11/XI. ...Из распахнутых окна и балконной двери, полуприкрытых белыми лёгкими шторами, в комнату тянет прохладой наступающей ночи. Скоро девять часов, но наступила уже полная темень, и номер гостиницы "Интурист" залит светом люстры и настольной лампы. В комнате нас четверо. За столом, в углу у окна Юзеф Клинкбайль, на стуле у кровати -- Курт Мёбиус, сидит на кровати жена Юзефа. Я -- напротив Клинкбайля, в низком кресле, у стола.
Клинкбайль -- высокий худощавый человек. Его голова уже с далеко облысевшим лбом, с крупными чертами лица, мясистым широким носом, возвышается над столом, над тяжеловесными кистями рук. Движения его неторопливы, но в них угадываешь волнение большого сильного человека, вызванное воспоминаниями. "В 1909 году, говорит он, -- я был вынужден эмигрировать из Лодзи в Швейцарию. Уже тогда был членом социал-демократической партии Польши". Клинкбайль относительно хорошо говорит по-русски, и когда в разговор вступает Курт -- служит нам переводчиком. Вся жизнь этого человека отдана революции: "В 1918 году я был членом спартаковцев в Германии. В 1920 году организовал отряд для борьбы с путчем. В следующем году, 1921 году, в марте в Средней Германии вспыхнуло восстание. Я участвовал, был в 4-ом полку. И 6-го мая 1921 года меня приговорили за вторичную измену государству к пожизненной каторге. Просидел в одиночке 40 месяцев. В 1925 году Советский Союз выменял меня. И в те годы я работал здесь, в районе Сочи, на партийной работе". Голос его прерывает волнение, и продолжая: "И вот теперь я опять здесь. Вы подумайте только, что могут творить рабочие, крестьяне, интеллигенция, когда у нас своя власть. Ведь тогда здесь в Сочи, была только одна гостиница "Ривьера". Воду в бочках возили с гор. Помню, ведро воды покупали за 40 копеек. А теперь здесь рай, настоящий рай для трудящихся!".
Вместе со свежестью наступавшей сентябрьской ночи в окно и раскрытую дверь балкона слышится очень тихий неумолкающий ритмичный шорох набегающих на берег волн моря, звонкое пенье цикад. Мне понятно волнение Клинкбайля, оно охватывает и меня. В этом рае заложен не только труд этого немца, но и его кровь. Ещё в 20-х годах в боях с путчистами он был ранен; лилась его кровь и в одиночках Веймарской республики.
"А ещё ранили меня -- это уже в Испании. Поехал туда добровольцем, был членом боевой дружины Домбровского в 13-й бригаде Яна Барвинского".
Испания 1936 года! Героическая оборона Мадрида, интернациональная бригада, "Испанский дневник" Кольцова. Глядя на добродушные черты лица рядового функционера партии, мне вспоминается, созданный Влад. Лазаревым образ "русского испанца", бросившего советскую родину для того, чтобы целовать руки матери-фабрикантки, обагрённые кровью испанцев и таких как Клинкбайль.
"У меня, -- продолжая, -- диплом почётного гражданина Испании, я член социалистической единой партии Германии; членский билет КПСС хранится в ЦК". Во время рассказа чёрные живые глаза Курта Мёбиуса с горячим интересом следили за выражением наших лиц. Не понимая по-русски, он стремился угадать, о чём идёт речь и, видимо, он чувствовал волнение старшего товарища. Иногда он утвердительно кивал головой, сурово сжимал тонкие губы, нервно поглаживал небольшой рукой блестящую лысую и бритую голову. "В 1933 году гестаповцы засадили меня в тюрьму в городе Галле, -- рассказал Курт (перевод Клинкбайля). На этот раз освободили. С 1935 года -- активист революционной борьбы, участник нелегальных групп антифашистских борцов в городах Галле, Гамбурге, Берлине. В 1937 году арестован опять, осуждён на 12 лет каторги в сентябре 1938 года. Сидел в Листенбурге, Бухенвальде. В апреле 1945 года, -- продолжал Курт, -- нас, пятьсот смертников, повезли из Галле в Дрезден, потом во Фленсбург. "Транспорт смертников" предназначался для "газования". Но на станции Кашиц нас -- осталось сто человек, остальные уже умерли от голода, тифа, побоев -- освободила Красная Армия".
У Курта орден "За заслуги перед отечеством", медаль "За борьбу против фашизма". Он тоже участвовал в мартовском восстании в Средней Германии в 1921 году. Курт очень экспансивен. Годы тюрьмы, страх смерти не вытравили в нём детской восприимчивости, радости. После беседы он потащил меня к своему номеру ("Он очень чуткий товарищ", -- сказал Клинкбайль). Видимо, жена его уже была в постели, и он, осторожно приоткрыв дверь, юркнул в комнату. Почти сейчас же он выскочил обратно в коридор. В руках его был журнал. Отыскав страницу с фотографией, он ткнул в неё пальцем -- там был сумрачный дом, -- а потом кулаками стал бить себя по голове. Я понял -- тюрьма, гестапо, пытки. Курт малого роста; левая лопатка его резко выдаётся из спины, и мне стало ясно, -- это след тех лет.
Что я мог сказать ему!? Мы не знали языка друг друга. Я показал ему свой партбилет. Вдруг Курт опять юркнул в комнату и тотчас вернулся -- к журналу он присоединил жетон с портретом Эрнста Тельмана (как я понял -- это был знак за участие в мартовском восстании 1921 года в Средней Германии) и смешного маленького с кулак величиною, плюшевого розового цвета медвежонка. Последний, -- вероятно, знак внимания жены Курта. Эти сувениры -- самые дорогие для меня.
Свободное копирование
