Снова Найденов

7. СНОВА НАЙДЕНОВ

Возвращаясь как-то морозным утром из своей конторы, я столкнулся у самых ворот лагпункта с Найденовым. Не узнать его было нельзя: те же «веселые» глаза, та же подвижность. Он меня тоже узнал и, пожимая руку, заметил:

— Ого, я вижу вы не на канале втыкаете. Что-то мозолей у вас не чувствуется.

— А вы на канале?

— Еше бы. Но имею дело не с кирпичами, а с бетоном. Мастер-бетонщик.

— Давно здесь?

— Пожалуй, месяца четыре.

— Неужели нельзя было задержаться на строительстве пушхоза? Ведь работа там еще есть.

Найденов пожал плечами.

— Что станешь делать? Эта собака — Александров начал прямо разрушать пушхоз из мести к Туомайнену. Всех до единого плотников перебросил сюда. И лошадей отобрал. Ну, да черт с ним. Мне и тут не плохо как специалисту. Живу в бараке и пользуюсь всякими поблажками.

Найденов жил на том же втором лагпункте. При случайных встречах мы вели долгие разговоры, вспоминая прошлое и пытаясь заглянуть в будущее.

Найденов остался все таким же. Случалось видеть мне его в сопровождении лагерных «административных чинов». При разговоре с ними не чувствовалось в его манере держать себя той собачьей натянутости, какая бывает у попавшего в низы жизни.

— Что вы не устроитесь в канцелярии? — спросил я как-то Найденова.

— Благодарю вас. На четыреста грамм хлеба? Да и торчать круглые сутки в этих конурах мало радости. Я получаю кило хлеба и еще ухитряюсь добывать кое что премиальное.

— Знаете, Григорий Иванович, а я тут горе мыкал несколько месяцев на общих работах. Никак не мог выбраться. Крепко меня зажали.

— Ну, уж это совсем глупо. Надо было с первых дней идти в УРЧ и там выяснить обстановку.

— Выяснял, — с сокрушением заметил я, — но меня и ветеринарного врача Федосеича (помнить должны по сельхозу) сюда направили при особой бумажке — держать только на физических работах.

— Чепуха. Все это можно было обойти. Просто вы предоставили себя произволу лагерных ветров. Эх, Семен Васильевич, когда вы научитесь жить по-советски? Нужно всегда становиться ближе к партийному и чекистскому миру. Если хочешь вести с врагом успешную войну, старайся быть с ним в соприкосновении, веди разведку, знай его намерения. А вы нарочно удаляетесь и предоставляете врагу бить вас по чем попало.

— Да, вы военное дело, очевидно, не плохо знаете, — заметил я.

— Есть такой грех, — весело сказал Найденов, распрощавшись со мной.

Однажды вечером Найденов отыскал меня в палатке и потащил в библиотеку.

— Используем мой блат там. Пропуск у вас есть, и из второго лагпункта выпустят, а в первый лагпункт, где библиотека, попадем по блату — у меня там вахтер знакомый.

Морозный вечер. Мы идем мимо лазарета у второго лагпункта. Со стороны канала слышатся глухие звуки взрывов и в зареве фонарей в лесу изредка сверкают блестящие пальцы прожектора. От лазарета наша дорожка вела к окраине огромного карьера, кишащего людским и лошадиным муравейником.

— Чертова машина, — со злостью сказал я, подразумевая канал.

— Ничего, пусть будет так. Нам в будущем пригодится.

— На кой черт тут этот канал вообще? Просто фараоново сооружение. Что они тут возить будут по этому каналу?

— Большевикам возить нечего. Они вывозят по преимуществу мировую революцию. А вы знаете, проект о сооружении этого канала возник лет сто тому назад и предвидел этот канал еще Петр Великий. Так что канал бы здесь все равно был. Значит возить было и будет чего.

— Относительно «будет», говорить не стоит. Наше дело конченное.

— Значит вы для себя футурум вообще исключаете из оборота?

— Послушайте, Григорий Иванович, вот мы с вами и на Соловках ишачили, втыкали в самых гиблых местах.

Вы и тогда были твердо уверены в близости крушения большевиков. Откуда эта уверенность?

Найденов помолчал, посасывая махорочную папиросу и весело взглянув на меня, сказал:

— Значит есть к тому основания.

И срузу переменив тон, продолжал:

— Знаете, Семен Васильевич, я давно собирался посвятить вас в наши некоторые планы. Мы знаем друг друга давно и вот я уверен — вы будете для нас полезным человеком. В будущем нам люди нужны.

— Кому это «вам»? — удивился я.

Григорий Иванович, не отвечая на мой вопрос, продолжал:

— То, что сейчас происходит в стране трудно даже обрисовать. Огонь крестьянских восстаний не затухает. Большевики ходят по окровавленной земле, вот что надо сказать. Да. И видите ли, это все зря. Неорганизованная крестьянская масса гибнет в этих восстаниях, во многих случаях поджигаемых провокаторами ГПУ. Если бы было возможно подняться над всей страной и закричать: — остановитесь, пусть не льется русская кровь».

— Что вам дает право вот на этот гипотетический крик? И кто ему, этому крику, поверит? Ведь и ГПУ полезно было бы так закричать.

Найденов даже остановился.

— Для ГПУ хода назад нет. Оно вылезло теперь из своего вонючего чекистского подвала и палачествует прямо в народных массах, ничуть не маскируясь. Остановиться оно не может. Если нет восстаний — их надо вызвать, чтобы обескровить крестьянство. Другое дело партизанская борьба. Здесь ГПУ несет жертвы. Провокатора к партизанам не пошлешь. И не к партизанам мой крик. Да, так вот насчет права. Право у меня есть. Должен вам сказать я сижу отнюдь не по липовому делу. Пойман, так сказать, с поличным. За такие дела, как мое, живым не оставляют. А вот я сумел остаться.

— Каким же это образом? — удивился я.

— Я старый боевой офицер и совсем не земледелец-крестьянин, как я записался в лагерных анкетах. Ни к плотничьему делу, ни к бетону раньше я вообще никакого отношения не имел. Теперь, как видите, бетонщик.

* * *

Найденов продолжал:

— Но, к сожалению, гибель нескольких главарей отодвинула сроки. Без жертв, конечно, не обойтись. Яд провокации весьма сильное средство, но нас уничтожить оно не может. Мы сильны не только своей конспирацией, но и тем, чего нет у провокаторов — христианскими принципами. Попадая в чекистское окружение, мы имеем единственный для себя оплот в вере. Только она и может поддержать человека в этом пекле.

Я был поражен всем услышанным. Найденов продолжал:

— Вы вот сетовали — не удалось вам прошлой осенью драпануть. Если хотите — весною самым спокойным образом уедете из лагеря. Только не советую вам все же за границу бежать. Что вы там будете делать? Слишком много средств тратится ГПУ для провокационной работы в эмигрантской среде. Политическая работа в широких эмигрантских кругах невозможна.

— Выходит — вы и в эмиграции были?

Найденов усмехнулся.

— И очень даже был.

— Эх, вот хоть бы одним глазом посмотреть на эмигрантскую жизнь, посмотреть, как люди живут настоящими людьми.

Найденов махнул рукой и, улыбаясь, заметил:

— Там хорошо, где нас нет… А меня при воспоминании об эмигрантском житье просто берет досада. Мы здесь боремся, рискуем ежеминутно головой. И вот потом вместе с настоящими русскими людьми придут эти слюнявые непротивленцы, проповедники всяких марксизмов наизнанку, разное политическое жулье, изъеденное большевицкой провокацией и начнут здесь свою волынку.

— Ну, с марксизмом ничего у них не выйдет, — возражаю я.

— Жизнь будут отравлять, вот что. Всякого сорта забракованные политики ужасно въедливый народ. Будут брызгать слюной на окружающее.

* * *

Я не успел в первые дни нашего пребывания на втором лагпункте повидаться с работавшим несколько дней с Федосеичем отцом Иваном Сиротиным. Затем он исчез как и Федосеич. Теперь с появлением Федосеича мы обнаружили местопребывание отца Ивана в одной из палаток. Он был дневальным. Встретился я с ним у кипятилки. Отец Иван меня тотчас узнал.

— Мы, кажется, встречались с вами в Новороссийском подвале, — говорил он, пожимая мне руку. — Да, да, теперь припоминаю. Эго было в двадцать седьмом году — пять лет назад.

Мы прошли с ним в кочегарное отделение кипятильника. Посторонним туда вход был воспрещен, но нас, при нашем появлении, приветствовали. Кипячением тут ведали двое: высокий и крепкий, лет под шестьдесят кулак Никитин и такого же роста, мужиковатого вида священник отец Никифор.

В сердечном общем разговоре я кратко рассказал о своем соловецком и не соловецком лагерном житье. Меня приняли здесь как своего человека вся «кипятильная братия».

Здесь был некий центр всяких новостей. В закуте кипятилыциков, вмещавшей две их постели и маленький столик, то и дело появлялись многочисленные их лагерные знакомые из всех слоев населения «полотнянного города». Зайдет канцелярист из УРЧ'а — сообщит урчевские новости, письмоносец — управленческие новости, рабочий — низовые новости (большею частью на тему об «издержках революции»), монтер или подрывник — вообще новости.

Отец Иван жалуется:

— Новости, говорите, какие? Скверные новости… Первоначально я предполагал, что это только мне о скверных новостях из деревни пишут. Однако, оказывается всем деревенским жителям из разных местностей России сообщают об одних и тех же печальных деревенских новостях. Голодает деревня. С голоду мрет.

— А цензура, — спросил я, — разве она пропускает эти письма.

— Что цензура? Ежели пишут про общий и повсеместный голод — что сделает цензура? Тогда бы пришлось все письма уничтожать.

— Какая же причина голода? — спросил отец Никифор.

— Осенью у всех невошедших в колхозы отобрали весь хлеб до зерна. Голод начался с осени. К весне умирать будут, если правительство не поможет.

Никитин, услышав об «ожидании помощи» только молча скривил губы в улыбку. Он-то ведь знал, что мужику помощи ждать неоткуда.

Во время нашей беседы в кипятильне появился неизвестно откуда Найденов.

— И вы здесь блат имеете? — обратился он ко мне улыбаясь весело.

— Все еще старые связи действуют, — сказал я.

Найденов также принял участие в разговоре. Но я заметил, что с его приходом разговор стал потухать. Кочегарам понадобилось что-то делать у топок, не требующих, по-видимому, никакого дела, отец Иван вышел.

— Что нового? — спросил я Найденова.

— Новости есть. Как же. В чекистском мире предвидится скорая буря. Канал к сроку не закончен и, по-видимому, начнется самоедская кампания.

— То есть, это как?

— Начнется это с поедания одного чекиста другим. Сначала где-то в Москве. Потом будет съеден, конечно, начальник лагеря Александров. На этом все это не остановится и пойдет дальше. Для таких бурных чисток ИСО обладает неиссякаемым запасом агентурных сведений. Всякая неполадка в работе, а их, неполадок, бездна, всякое даже отступление от планов занесены на скрижали осведомительного отдела ИСО. По знаку сверху вся эта масса «преступлений» может быть свалена на любые головы. Посыплются новые сроки и все прочее на всех энтузиастов стройки в аппарате. Система ведь никогда не бывает виновата в крахе всяких коммунистических планов. Пакостит всегда не кто иной как вредитель.

* * *

Действительно, в феврале 1933 года выяснилось: к первому мая канал закончен не будет. В неуспехе был обвинен начальник Белбалтлага Александров. Его немедленно убрали и на его место назначили болгарского еврея Фирина. Фирин, конечно, как и всякий чекистский администратор начал с чистки. Особенно пострадали от этой чистки отставшие: наше седьмое и восьмое отделения. Здесь приняты были суровые меры и на сцену появилась зловещая фигура Успенского. За расстрел имяславцев он был в загоне и едва не получил срок. Теперь его назначили начальником двух объединенных отделений: седьмого и восьмого. Он немедленно начал оправдывать возлагаемые на него надежды. «Ударные темпы» уже не удовлетворяли Успенского. Он перешел сначала «на штурм канала», а затем объявил «ураганник». Я тоже был «ураганником» и «штурмовиком», ибо получал семьсот пятьдесят грамм хлеба. Работа, конечно, осталась та же самая. Ведро в бутылку все равно не вольешь. Но шум от «штурма» и «урагана» получился большой.

Население нашего лагпункта стало быстро расти; приходил этап за этапом. Строились новые палатки и новые толпы людей лились в канал.

Первые новости сообщил мне отец Никифор. В кипятилке было все, как обычно. Я сел на постель, отец Никифор по обыкновению подкладывал дрова в топки, переливал воду из контрольных цилиндров.

— Новости какие, Семен Васильевич. Вчера приехал из Медгоры человек и сообщил. Начальника лагеря посадили.

— По какому это случаю.

— Канал не кончили, во-первых. А тут на беду Сталин стал каналом интересоваться.

— Кто же теперь на месте Александрова?

— Фирин. Какой-то Фирин.

— Ну, это нам все равно, — заметил я, — что в лоб, что по лбу.

— Не скажите. Должно быть все же кое какие гайки нам закрутит эта новая метла.

Я устало махнул рукой.

— Потом, вот еще… Я вас, Семен Васильевич, хотел предупредить. Ваш знакомый Найденов, как бы вам сказать… Его следует оберегаться.

Я вопросительно смотрел на отца Никифора.

— У меня ведь тут клуб и я многое знаю, хотя и сижу на месте. Один придет за блатным кипятком — сообщит то, другой другое. Глядишь — целую сводку лагерной жизни можно сделать.

— Ну, и что же вы слышали о Найденове?

— Видели его у чекиста Матвейчика, вот что.

— Так ведь всякого из нас чекист может вызвать.

— Ну, и будет это целое событие. А Найденов, говорят, ходит к чекисту довольно таки часто. Что-то тут дело не чистое. Я хотел вас давно предупредить, да все как-то не удавалось.

Я поблагодарил отца Никифора за сообщение и при встрече с Найденовым сообщил ему об этом. Тот только посмеивается.

— Наша сеть весьма обширна. Мы не боимся заглядывать даже в святое святых наших врагов.