Склока развивается

10. СКЛОКА РАЗВИВАЕТСЯ

Строящийся Беломоро-Балтийский канал начинался от Онежского озера у Повенца, в шести километрах от зверосовхоза. Обслуживающая постройку трехсот тысячная армия заключенных образовала Беломоро-Балтийский лагерь или, сокращенно, Белбалтлагь, с управлением в Медвежьей горе. Наше звероводное хозяйство было изъято от УСИКМИТЛ'а и причислено к Белбалтлагу. Чекисты, враждебные Туомайнену, перешли также в Белбалтлаг и восстановили против него лагерное начальство. Зверосовхоз должен был ожидать всяких репрессий и они, разумеется, не замедлили.

Прежде всего управление лагерем потребовало от хозяйства откомандирования на канал большей части мужчин и замены их женщинами.

На командировку начали прибывать этапы женщин. В них «кулачки» и монашки были перемешаны с проститутками, воровками-рецидивистками, хипесницами. Были тут и комсомолки, и бывшие партийки, и учительницы.

Эта женская толпа резко отличалась от прежней соловецкой. В той было много аристократок, а в этой их не было совсем. Но зато прибавился новый элемент: бывшие попутчицы коммунистов на поприще углубления революции.

Появились на работах женские бригады, вступавшие в соцсоревнование с бригадами мужчин. Женским нашествием был больше всех доволен поэт Карп Алексеевич Поляков. Его жиденький тенорок можно было слышать всюду, даже там, куда поэту не полагалось ходить. Я стал укорять его за пристрастие к женщинам.

— Великое это дело — женщина в нашей жизни, Семен Васильич. Хоть поговорить и то приятно. Да, и кто с этим не согласится? Вот, скажу я вам, пришлось мне однажды в моих скитаниях попасть к скопцам. Порядочно прожил я у них. И уж стали они меня уговаривать принять обряд. Совсем, как видите, я им понравился, да и самому мне интересно было. И вот, однажды, вижу я, как в уединенном месте встретился ихний оскопленный молодой парень с девкой… И стоят это они рядком. Что, думаю, могут они делать, этак обнявшись? Подошел я ближе и вижу — целуются они, да как-то не по-настоящему: языки держат друг у друга во рту. Вот видите — какова сила любви. Ничто ее не утушит.

Я махнул на поэта рукой.

Мне было трудно справляться с большим хозяйством. Моего помощника Гзеля срочно послали на Соловки. Оставленный в крольчатнике Соловецкого питомника Абакумов угробил кроличье стадо. Гзель должен был поправить дело. Вместо Гзеля со мною работал агроном Михаил Николаевич Юренев. Но он плохо ладил с женщинами, и я часто вспоминал неоценимого в этом отношении Гзеля.

Работа начиналась в семь утра. Кухонная бригада работала с пяти часов. Она приготовляла корма, развешивала их и в ведрах развозила на вагонетках по секторам крольчатника. Секторов было тринадцать, затем два обширных отделения: селекционное и откормочное. Без четверти семь все собирались в большое помещение кухни, рассаживались на барьере у вагонеточных путей, курили, обменивались новостями.

По сигнальному удару колокола рабочие устремлялись в свои отделения и начиналась утренняя раздача воды и корма. После раздачи шли на три четверти часа завтракать. В десять часов опять сигнальный звон на раздачу овса, в двенадцать комбинированный корм, в три подкормка и в семь опять корм на ночь. В промежутках надо было успеть вычистить клетки, оправить гнезда, осмотреть животных, отделить больных, проделав еще множество всяких мелочей.

Некоторые отделения работали и ночью — часов до двенадцати, до двух — по покрытию самок сразу целого отделения. Кролики появлялись на свет у большинства самок через месяц. Бывали дни, когда на протяжении трех дней рождалось в крольчатнике по три тысячи маленьких. Всех их надо было немедленно рассортировать, оставив матери пять-шесть штук. Остальные шли в отбор и отдавались лисицам.

Постоянная оправка гнезд, наблюдение за правильным кормлением подсосных кроликов давали огромную работу. Только благодаря такой работе и такому уходу, у нас дело шло блестяще, несмотря на интриги Емельянова и недоброжелательство лагерного начальства.

* * * 

Из Москвы стали приезжать в хозяйство целые экспедиции чекистов, советских писателей и коммунистических вельмож в сопровождении киносъемщиков.

Я жил в крольчатнике наверху и занимал отдельную комнату. Однажды ночью просыпаюсь от необычного света в комнате. Привстаю. Ко мне подходят чекисты — начальник ИСО и его помощник.

— Где ваши вещи? Оденьтесь.

Встаю, одеваюсь, предъявляю свои вещи. Чекисты все пересматривают, перечитывают уже процензурованные письма, отбирают ножи, бритву, хотя все это продается в лагерных ларьках. Перерыв все и обыскав меня, чекисты удалились. Такая операция производилась всегда перед приездом высокого начальства.

Действительно, на другой день запыхавшийся поэт Карп Алексеевич, вбежав ко мне наверх, сообщил:

— Приехали. Автомобилей понаехало!

— Кто приехал?

— Начальство из Москвы.

К крольчатнику направлялась целая ватага чекистов. Впереди шел среднего роста седоватый Ягода — главный палач русского народа. Рядом с ним толстый и представительный секретарь Троцкого Степухович, заключенный в лагерь на пять лет. Далее следовали члены коллегии ГПУ, утверждающие смертные приговоры, главные инспектора лагерей Коган и Раппопорт. Между ними шел начальник Белбалтлага Александров. За ними валила целая толпа чекистов высоких рангов.

Степухович знакомил Ягоду с хозяйством, рассказал его краткую историю и попросил меня продемонстрировать животных. Раппопорт неожиданно обратился ко мне самым любезным тоном:

— Ну, Смородин, ваших кроликов теперь признали.

Видя мое недоумение, он пояснил:

— Начинается кампания за внедрение кролика в советское хозяйство. — Степухович проявлял необычайное проворство. Он затмевал своей фигурой и короткого Когана и медлительного Раппопорта. Фотографы то и дело снимали его с Ягодой. Впоследствии, однако, он за это поплатился. Мстительный Коган перевел его на общие работы на канале.

Ягода — нервный и сухой, равнодушно рассматривал жестким взглядом и хозяйство, и животных, лишь изредка бросая короткие фразы:

— Это нам надо… Так продолжать.

Окружающие ловили каждое его слово. Стоило ему взглянуть в сторону любого чекиста, как тот молча вытягивался.

В доме директора, у Туомайнена произошла схватка с начальником лагеря Александровым. Туомайнен начал жаловаться Ягоде на притеснения со стороны лагерной администрации. Александров энергично оборонялся и, в общем, победа осталась за ним… Московское начальство уехало в Москву и Александров начал принимать срочные меры, чтобы съесть Туомайнена.