26 мая в утреннем заседании наступила моя очередь. Справившись о времени своего выступления, я прибыл заблаговременно [309] и, вместо того чтобы занять свое обычное место в шестом ряду партера, прямо прошел в президиум.
Жду, что Авксентьев скажет: слово предоставляется Оленину. Однако услышал другое:
-- Лидер партии социал-демократов большевиков господин Ленин просит предоставить ему слово вне очереди, ибо он настолько занят, что может выступить только сегодня.
-- Просим! Просим! -- зашумел зал.
На трибуну быстрыми шажками, торопливо взошел Ленин. Небольшого роста, коренастый, с лысой головой, высоким лбом, блестящими глазами.
Зал разразился громом аплодисментов.
В зале не было ни одного свободного места. Весь партер, проходы, ложи и все шесть ярусов заполнены народом. Очевидно, о выступлении Ленина было известно заранее.
Ленин выждал окончания аплодисментов.
Совершенно простым, доступным простому крестьянину языком, несколько картавя, он начал свою речь. Говорил, что предлагает проект резолюции по аграрному вопросу от имени социал-демократической фракции.
-- Я не могу, -- говорил он, -- в кратком докладе развить все положения. Основное: земля должна быть немедленно изъята от помещиков и передана без всякого выкупа крестьянам. Вообще собственность на землю должна быть уничтожена. Съезд должен категорически отвергнуть предложение крупной и мелкой буржуазии о "соглашении" с помещиками.
Ленин говорил немногим более часа. Весь зал слушал его с настороженным вниманием. Я же не столько вслушивался в речь Ленина, сколько смотрел на него, стараясь проверить правильность утверждений и слухов, ходивших в армии и здесь, что Ленин -- агент германского генерального штаба.
Не похоже.
Простота речи, убедительность, с какой он говорил о необходимости ликвидации помещичьих землевладений, -- все это выдавало в нем настоящего революционера, друга народа, но никак не политикана и тем более шпиона немецких властей.
Речь Ленина была встречена бурными аплодисментами большинства зала.
Следующим выступил эсер, кажется, Вебер, который пытался разбить положения, выдвинутые Лениным.
-- Было время, -- говорил Вебер, -- господин Ленин рекомендовал изъять у помещиков лишь отрезки, остальное же должно было остаться в руках государства. Теперь же он рекомендует взять от помещиков всю землю, и притом немедленно.
Долго и туманно говорил Вебер. Зал слушал равнодушно.
Затем Авксентьев предоставил слово представителю 11-й армии Оленину. [310]
Я подошел к кафедре, осмотрелся, увидев направленные на меня тысячи глаз, почувствовал такую робость, что даже колени задрожали. Выступать перед такой огромной аудиторией, перед умными, большими людьми, старыми революционерами, имевшими за спиной каторгу, ссылку и тюрьмы, мне, армейскому поручику, стало страшно. Легче идти в штыковую атаку на фронте, чем говорить по аграрному вопросу на этом съезде. Однако надо было говорить.
-- Товарищи, -- начал я, -- солдаты-крестьяне одиннадцатой армии уполномочили меня заявить...
-- Громче, громче, не слышно! -- раздалось со всех сторон.
-- Солдаты-крестьяне уполномочили меня... -- резким фальцетом прокричал я.
-- Не слышно!
-- Солдаты-крестьяне... -- уже басил я. -- В общем, я прочту наказ.
И я по наказу прочел свою речь на первом Всероссийском крестьянском съезде.
Во время чтения наказа я успокоился, пришел в себя и решил даже кое-что добавить. И уже громким голосом, слышным всей аудитории, сказал:
-- Мы, солдаты-крестьяне, крестьяне-военные, требуем немедленно объявить землю общенародным достоянием. Немедленно изъять ее из владения помещиков и передать в ведение местных земельных комитетов. Только это мероприятие, произведенное немедленно, может успокоить настроение солдат, сидящих с винтовками в руках в далеких окопах.
Взрыв аплодисментов.
Это еще более ободрило меня, и я хотел говорить дальше, но Авксентьев зазвонил в колокольчик и обратился в мою сторону:
-- Ваше время истекло, товарищ.
-- Я повторяю еще раз, -- воскликнул я, -- земля должна быть немедленно объявлена общенародным достоянием!
И еще раз услышал аплодисменты.
Сразу вышел в фойе, куда немедленно выбежали делегаты 11-й армии.
-- Молодец, хорошо, здорово сказал! Посмотри, что сейчас делается в зале.
Я заглянул в зал. Ряд делегатов из других армий выкинули несколько знамен с надписанным на них требованием -- объявления земли общенародным достоянием. Шум стоял невообразимый. Одни аплодировали, другие шикали, свистели, топали ногами. Председательский колокольчик долго не мог успокоить эту разбушевавшуюся стихию.
Наконец Авксентьев овладел собранием.
-- Мы считаем, -- заявил он, -- что здесь допущен демагогический лозунг. Объявить землю народным достоянием может только [311] Учредительное собрание. Выставлять такие требования, а тем более выбрасывать знамена с подобными лозунгами -- вещь недопустимая. Президиум вынужден будет сложить с себя полномочия, если сейчас же из партера не будут убраны знамена.
-- Пусть складывает! -- послышались со всех сторон голоса. -- Какой же это съезд, который не может потребовать объявления земли всенародным достоянием? Долой президиум!
Авксентьев, бледный, непрерывно звонил в колокольчик, призывая съезд к порядку. Президиум решил объявить перерыв.
-- Долой! Долой! -- кричал зал.
Перерыв.
В фойе меня окружили несколько кряжистых мужиков.
-- Как же вы можете провозглашать лозунг объявления земли общенародным достоянием? -- настойчиво пристают они ко мне. -- Ведь вот вы офицер, человек с понятием, а идете на поводу у низменных инстинктов. Надо, чтобы все-таки был порядок. Вот будет Учредительное собрание, оно рассудит, как, на каких условиях взять землю у помещиков, как уравнять землевладения.
-- Словом, вы предлагаете: барин приедет, барин рассудит, -- рассмеялся я. -- Нет, господа, этот номер не пройдет. Землю надобно немедленно отдать мужику.
Почувствовав в результате пережитого напряжения озноб во всем теле, решил поехать домой. Подойдя к трамвайной остановке, я от упадка сил не мог стоять, всего лихорадило. Подозвал извозчика, дал адрес на Васильевский.
Жена при виде меня испуганно вскрикнула, приложила руку ко лбу:
-- У тебя жар.
Она сбегала к квартирной хозяйке, взяла термометр, сунула мне под мышку и через десять минут констатировала:
-- Температура сорок и две десятых.
Свободное копирование
