Сапановские бои - 3

* * *

Сапановские окопы неузнаваемы. Это пустынные катакомбы средневековых времен без всякого признака каких-либо живых существ. За Сапановом -- Малый Сапановчик, бывший ранее районом расположения австрийцев.

Повсюду следы большого разрушения, произведенного артиллерийскими обстрелами. Тут и там можно наткнуться на куски проволоки, рогатки с проволочными заграждениями, сброшенные с мест их установки тяжелыми снарядами. Не удержался, чтобы не заглянуть в землянки австрийских офицеров, в "лисьи норы" около этих землянок.

Лишь на карте остался знак, что здесь стоял когда-то Сапанов, да по отдельным развалинам и обломкам кирпича и глинобитных стен можно предположить, что в этом месте было селение.

Жители деревень еще осенью прошлого года выселены в другие районы. Но они уже здесь, хотя всего несколько дней назад здесь проходили бои.

Группа крестьян, человек 20-25 с лопатами, рылась на месте бывших окопов в поисках, может быть, зарытого здесь имущества.

За Малым Сапановчиком по дороге, ведущей к селению Каменная Верба, встречались сооружения, устроенные австрийцами за период зимней стоянки. Узкоколейные дороги, гати, огороды с посевами различных овощей -- все свидетельствовало о большой внимательности австрийцев к своему тылу.

К удивлению, я совершенно не замечал варварского отношения к местным природным ценностям. Простояв больше полугода на позиции Иквы, австрийцы, очевидно, были настолько уверены в прочности своего положения, что не производили сколько-нибудь бросающегося в глаза разрушения. Скорее можно заметить большую хозяйственную работу, какую ведет добрый хозяин в своем имении.

В сумерки въехал в Каменную Вербу, большое селение, насчитывающее свыше тысячи крестьянских домов, утопавшее в зелени, то есть фруктовых садах. Жителей в селении достаточно. Правда, не видно взрослых мужчин.

Выехав на большую площадь, на которой расположена церковь и школа, я остановился навести справку о дальнейшем маршруте. [237] На мое счастье, показалась повозка, в которой сидел поручик Попов. Обрадованный встречей, я соскочил со своего скакуна и к поручику с вопросом: как проехать к полку?

-- Штаб полка отсюда километрах в восьми-десяти, -- сказал Попов. -- Около него все роты, чтобы завтра с рассветом двинуться к Радзивиллову. Я только сейчас оттуда, еду в обоз, чтобы передохнуть от боев и полученной контузии. А ты откуда?

-- А я из обоза, вызван в штаб полка для назначения на новую должность. Догоняю полк.

-- Далеко ли до обоза?

-- Я его оставил за Рижскими казармами с Ханчевым, который прибыл туда на отдых.

-- Боюсь, не смогу проехать этих десяти километров. Уже темнеет. Давай остановимся здесь, заночуем.

-- Мне не особенно удобно, -- возразил я. -- Телефонировал Моросанов, чтобы я как можно скорее прибыл в штаб полка.

-- Эка важность! Я говорю, штаб полка остановился на ночлег в деревне Торжинской и лишь завтра с рассветом пойдет к Радзивиллову. Ты можешь переночевать здесь, а с рассветом выехать и догнать полк.

Я согласился.

Вошли в ближайшую хату, показавшуюся нам наиболее приличной. Хозяйка любезно предложила нам занять чистую горницу. Пока я расспрашивал Попова о бое, в котором он принимал участие, молодая крестьянка внесла большой горшок с кипяченой водой, так называемую баняку. Мы заварили чай.

-- Ты помнишь, Николай Алексеевич, -- обратился я к Попову, -- за время стоянки в Сапанове нам все время твердили, что австрийцы чрезвычайно скверно относятся к пленным и к мирному населению и что в местах, занимаемых австрийскими и немецкими войсками, не остается ни одной женщины, ими не изнасилованной.

-- Помню.

-- А ты не спрашивал, действительно это так или все это было вранье?

-- Не спрашивал я, да и некогда было спрашивать. С двадцать второго мая и до сих пор я не имел возможности по-человечески не только поесть, но и поспать.

-- Давай сейчас спросим.

Я вышел в другую половину хаты. Там три молодых крестьянки-украинки стряпали ужин из картофеля и молока.

-- Можно кого-нибудь попросить зайти к нам в горницу? Одна из женщин, высокая, стройная, лет двадцати шести, с приятным открытым лицом, ответила:

-- Зараз буду.

Я вернулся в горницу. Минут через пять она вошла. За подол держался мальчонка, видно сынишка, лет шести. [238]

-- Садитесь, -- обратился к ней Попов. -- Не хотите ли кружку чая?

-- Спасибо, барин, я пойду сейчас ужинать.

-- Мы хотели вас спросить, -- продолжал Попов, -- правда ли, что австрийцы плохо с вами обращались?

-- Конечно правда. Чего же ждать от них хорошего. Коняку забрали, быдло одно забрали, жита половину забрали. Дида с повозкой увели уже месяца два как, а и сейчас нет...

-- Так плохо, значит, жилось?

-- Плохо, барин. Дюже плохо, а ниц не зробишь -- война.

-- Ведь коняку, быдло, жито и русские берут, -- заметил я.

-- То верно, но то свои бы брали, а то австрияки.

-- Ждали вы, что русские придут? -- снова начал спрашивать Попов.

-- О... нет, не ждали. Все говорили, что русским капут, больше не придут, а когда мы увидели, что австрийцы утекают, то нам стало ясно, что они брехали.

-- Что же, рады вы русским?

-- Как же не радоваться, мой мужик в армии, авось придет, если жив еще.

-- А скажите, -- обратился я к ней, -- австрийцы с женщинами плохо обращались?

-- Как плохо? -- не поняла она.

-- Да так, что лапали вас, заставляли с собой ночевать.

-- Ой, что вы, барин, разве ж это можно?!

-- А вот мы слышали, что там, где австрийцы появляются, они сейчас же девиц и жинок гонят в баню, а потом к себе спать тащат.

-- Э, нет, у нас такого не бывало.

-- Может быть, в других местах было?

-- Не знаю, как в других местах, а у нас очень обходительные стояли. Если какая жинка сама захочет, то ей ничего не поделаешь, а чтоб силой тащить, так этого не было.

-- А много было таких жинок, которые сами хотели?

-- Какое много? Разве непутевая какая... У нас на селе одна Зоська этим занимается, так у нее всегда было полно и офицеров и солдат, а к другим ни-ни... -- И она энергично замотала головой. -- Австрияки плохие, хуже наших, особенно мадьяры, с ними не поговоришь, от них ничего не поймешь, но когда наступала весна и надо было жито сеять, они своих коней давали на посев, а у кого своего жита не было на обсеменение, то и жито давали.

-- Ну, спасибо вам за рассказ, идите себе ужинать.

-- Ну, что? -- обратился я к Попову. -- Значит, брехали в наших газетах, что австрийцы и немцы баб насилуют?

-- Черт их знает, может быть, и брехали, да и нельзя не брехать -- война, а во время войны надо разжигать инстинкты. Как заставить солдата идти в наступление, если не говорить, что [239] неприятель надругался над верой, над женами и детьми? По совести говоря, у нас в тылу, пожалуй, больше безобразий творится, чем тут. Все-таки австрийцы и немцы куда культурнее русского воинства.