Конец одиночке - 1

XIII. КОНЕЦ ОДИНОЧКЕ

 Я с утра поджидал прихода товарища. Пробило десять: пора бы ему явиться. Только что начал читать, как в коридоре послышались шаги и голос надзирателя:

 -- Сюда.

 Вошел человек с измученным лицом и растерянно остановился посреди камеры.

 -- Кто вы? Откуда? -- спросил я волнуясь.

 -- Снятков. Из больницы Николая Чудотворца. Работал слесарем, потом находился в доме предварительного заключения.

 -- Кто с вами арестован? -- Он назвал несколько фамилий, из которых некоторые были мне известны.

 -- Вы, -- голос мой дрогнул, а рука невольно ухватилась за рукав новоприбывшего повыше локтя. -- Вы первый товарищ, которого я вижу по выходе из одиночки. -- Затем я назвал себя; Снятков вторично пожал руку и, видимо, был обрадован встречей, хотя раньше никогда не слыхал обо мне.

 Беспорядочно перескакивая с предмета на предмет, мы выложили друг другу самые общие сведения о своей личности и минут через десять замолкли. Постояв друг перед другом в каком-то тяжелом недоумении, мы начали молча и врозь ходить из угла в угол. У меня было странно и скверно на душе. Странно потому, что в голове не было решительно ни одной мысли, ни одного сознаваемого чувства. Если б спросили о чем-нибудь в тот момент, я едва понял бы самый простой вопрос. Потом явилось сознание, что происшедшая встреча совсем не то, о чем я мечтал. Кто виноват в этом? С одной стороны, Федор Федорович (так зовут Сняткова), очевидно, еще не совсем оправился от душевной болезни: Он туго воспринимает, что ему говоришь, и сам говорит отрывисто и мало. Ну, а я сам? Почему же мой язык не развязывается? Ведь было время, когда ловишь надзирателей, лишь бы иметь слушателя. Теперь слушатель налицо, а ты не находишь слов! Общего между нами много: читали одни и те же книги, переживали много одинаковых впечатлений, жили до ареста в одном городе.

 Почему теперь не знаешь, с чего начать?

 Почему он молчит? Не потому ли, что в больнице находился в общей камере и возможность разговаривать для него не новость? Слава богу, он что-то хочет сказать. Прекращаю хождение и жду с надеждой, что сейчас прорвется плотина и слова польются безудержу.

 -- Я плохой собеседник, -- виновато говорит Федор Федорович.

 Не помню, что я ответил, но подумал, что, значит, и он переживает почти то же, что я. Опять началась удручающая молчаливая ходьба. В голове пустота. Это невыносимо.

 -- О чем вы думаете?

 -- Право, ни о чем.

 Ходьба продолжается. У меня все более зреет убеждение, что в нашем молчании виновато ненормальное состояние Сняткова и что именно оно давит меня. Говорю, что хотел бы повидаться с родственниками, да боюсь, что им не удастся приехать из провинции в Москву.

 -- А у меня своя забота, -- ответил Снятков.

 -- Секрет?

 -- Секрет, пожалуй, небольшой, только стоит ли говорить?

 -- Если можно, то, конечно, говорите.

 Я имел в виду, что, высказавшись, он почувствует себя легче.

 -- Вы не знаете нашей среды... Все равно скажу. У меня в Петербурге есть брат, сестра. Только раз за целый год один из них пришел ко мне, да и то к окну больницы на пять минут. При моем обыске рылись и в их квартире, потом брата держали две недели под арестом. Все они так перепугались, что боятся просить свидания. Теперь же, когда узнали о назначении в Сибирь, совсем стараются не говорить и не слышать обо мне. Одного брата взяли в солдаты, так скрывают, где он служит. Даже моих вещей не присылают: в чем арестовали, только то и есть. В тюрьме и больнице ходил в казенном. В больницу приходила на свидание чужая девушка.

 Потом он попросил меня написать телеграмму к брату, прибавив:

 -- Вы лучше знаете, как это сделать.

 Наш разговор опять был недолог, но все-таки после него стало легче.

 Да и говорили мы спокойнее. Только мне показалось, что иногда, сказавши половину слова, я останавливаюсь и затем повторяю слово сначала.

 -- Не замечаете ли вы, что я заикаюсь?

 -- Нет, не заметил.

 Понемногу мы передали друг другу впечатления и наблюдения последнего периода жизни. Снятков с удовольствием вспоминал о больничных спектаклях, в которых сам принимал участие; потом сообщил о случаях побегов из больницы и пожарах, во время одного из которых сгорел больной, запертый в изоляторе. От больничных пожаров разговор перешел к здешней тюрьме.

 -- Посмотрите, стены, полы, мебель -- все деревянное, в тюфяках солома. Все может вспыхнуть моментально, а на окнах решетки. Куда мы денемся?

 -- Вот под потолком окно в коридор без решетки.

 -- А сколько по коридорам железных дверей? Успеют ли их открыть?

 -- Да, лучше было бы поскорее вон из этой-тюрьмы.

 -- Во всех отношениях лучше. А когда можно ожидать отправки в Москву? Завтра среда. Этапы отправляются по средам.

 -- Меня не отправят так скоро.