История моей жизни - 195

После отъезда Куропаткина из Петербурга я по-прежнему бывал по средам у А. М. Куропаткиной, где собирались прежние посетители, не исключая и Сахарова. Первоначально, когда предполагалось, что Куропаткин сохранит звание министра, тот выговорил себе, что квартира останется за его семьей; когда же он отказался от звания министра, ему пришлось отказаться и от квартиры, и он тогда испросил, чтобы для его семьи была нанята квартира с обстановкой, освещением, отоплением и проч. Приискание такой квартиры было делом инженерного ведомства. В одну из сред я узнал, что предполагается нанять квартиру за плату в 12 000 рублей в год (без обстановки). Я убеждал А. М. не брать такой большой квартиры, так как она ведь приемов не будет делать, а, кроме того, это вызовет массу нареканий и повредит ее мужу; она не сдавалась на мои доводы и, в конце концов, обратила все в шутку, сказав всем собравшимся: "Вы слышите, А. Ф. хочет, чтобы я переехала в подвал этого дома!"

Через несколько дней я получил от Куропаткина длинную телеграмму, в которой он просил моего содействия к тому, чтобы семья его получила хорошую квартиру и не страдала из-за того, что он ушел на воину; квартиру он желал бы такую, какую имел еще в Асхабаде, а в Петербурге такая квартира должна стоить не менее 12 000 без обстановки. Я не был и не желал быть причастным к найму квартиры, а потому эту телеграмму представил Сахарову. В скором времени я получил извещение для отпуска денег, что в доме Лидваль (Каменноостровский проспект, 1) наняты две квартиры (соединенные в одну) на три года, по 12 000 рублей в год. Обстановку оставила какая-то фирма за плату, в первый год 6000, а в следующие года меньше; затем шли суммы на электричество и проч., а в общем за три года получался расход, помнится, в 58 000 рублей!!

На второй день Пасхи, 29 марта, меня позвали вечером к А. М. Куропаткиной по экстренному делу. Оказалось, что к ней приехал старый знакомый Куропаткиных, командир 19-го армейского корпуса генерал Топорнин; его, как артиллериста, назначили в Варшаве председателем комиссии по испытанию патронов к вновь вводившимся скорострельным пушкам; он ей привез свое письмо на имя Куропаткина, в котором сообщал, что трубки, хранившиеся негерметически, как дистанционные уже никуда не годились. Между тем, вся артиллерия на Дальнем Востоке вооружилась новыми орудиями и снарядами с трубками этого типа. Александра Михайловна просила меня телеграфировать ее мужу о заявлении Топорнина, но больше его никому не выдавать. В тот же вечер я послал Куропаткину шифрованную телеграмму и написал обо всем Сахарову. Затем я в Главном артиллерийском управлении справлялся по этому вопросу. Оказалось, что трубки действительно боятся сырости, поэтому они не могут долго храниться без пластыря, которым снабжаются на заводе; это всем известно и беспокойства не вызывает. Топорнин стрелял трубками, пробывшими без пластыря всю зиму; боевое испытание трубки выдержали отлично. Вся напрасная тревога была вызвана незнанием Топорниным своего дела; в некрасивом виде его выставляло то, что открыв (по его убеждению) столь опасный изъян в нашем вооружении, он боялся открыто заявить об этом по начальству И то и другое я имел в виду впоследствии при оценке пригодности Топорнина к службе.

В мае я переехал в Царское и до осени не видал А. М. Куропаткину, тоже переехавшую на свою дачу в Териоках. Летом я как-то узнал, что она серьезно больна. Встретив Вернандера, я его спросил про здоровье А. М.; он мне сказал, что тоже слышал про ее болезнь, это, кажется, сказалась болезнь сердца, но он ничего достоверного не знает, так как у нее не бывал. Я не был настолько наивен, чтобы расспрашивать его, почему он прежде так часто навещал ее, а теперь вовсе не бывает? Постороннее любопытство не должно касаться столь деликатных вопросов!

Осенью я был у А. М. на ее новой квартире, застал там визитировавших дам и не получил приглашения бывать; приезжал еще раз и не был принят. Больше я А. М. Куропаткиной не видал. О ней я тоже сохранил хорошее воспоминание. Она была резка, очень нервна, но хороший и надежный человек. О семейной жизни Куропаткиных я ничего не знаю, видимые посторонним отношения супругов были дружеские и только. Он всегда говорил о ней хорошо и тепло, а что она была его верным другом было видно по всему: А. М. была в курсе всех вопросов, которые касались судьбы мужа, и иногда вела с его подчиненными те разговоры, которые он сам находил для себя неудобными или щекотливыми, например, описанное выше объяснение со мною относительно письма Ванновского о пенсии полковнику Лилье. Помню еще и такую сцену. В одну из сред, когда было мало народу, она за ужином о чем-то горячо говорила вполголоса своему большому приятелю Соллогубу, а затем, вскочив с места, обошла стол и села около меня, видимо, не только взволнованная, но вне себя. Я спросил, в чем дело? Оказалось, что она выговаривала Соллогубу, что тот не дает Куропаткину сведении о происходившей в то время бурской воине[1], которой все, начиная с государя, тогда крайне интересовались.

Соллогуб, управляя делами Военно-ученого комитета, имел в своем распоряжении наших военных агентов за границей, в том числе и специального в Южной Африке, и доставлял только запоздалые сведения, тогда как великий князь Александр Михайлович, не имея агентуры, доставлял государю новейшие данные и карты театра войны; все это плохо характеризовало нашу военную агентуру и было неприятно Куропаткину, но Соллогуб оставался к такому состоянию дел совершенно равнодушным[2].

А. М. Куропаткина сначала бывала в свете и даже при Дворе, но затем замкнулась в своем доме; как умная женщина, она почувствовала, что так будет лучше.