И вновь я пропускаю Уимблдон. Снова слышу глумливый хор журналистов: «Агасси проигрывает в турнирах Большого шлема, а затем почему-то пропускает главный из них». Но меня это уже не трогает - ерунда, еще одна капля в океане мерзостей. Я, похоже, становлюсь нечувствительным к ним.
НЕСМОТРЯ НА ТО ЧТО ЖУРНАЛИСТЫ лягают меня при каждом удобном случае, крупные корпорации одолевают просьбами поучаствовать в продвижении своей продукции. В середине 1989-го один из моих спонсоров, Canon, организует фотосессию, в том числе - съемки в пустыне Невады, в Долине огня. Мне нравится это название. Я каждый день бреду через свою долину огня.
Съемки - часть рекламной кампании новой камеры, и режиссер хочет, чтобы фото были цветными. Живыми, как он выражается. Кинематографичными. Он выстраивает настоящий теннисный корт посреди пустыни, и, глядя на суету рабочих, я вспоминаю отца, который так же строил в пустыне свой корт. С тех пор я прошел долгий путь. Хотя - далеко ли ушел?
Целый день режиссер снимает, как я играю в теннис сам с собой на фоне огненно-алых гор и оранжевых скальных фигур. Я изжарился на солнце, устал и давно жду перерыва, однако режиссер все никак со мной не закончит. Он просит меня снять рубашку. Все знают, что в приступе юной удали я запросто могу, сорвав рубашку, бросить ее в толпу.
Затем он хочет снять меня в пещере, посылающим мяч в камеру, как будто намереваясь расколотить объектив.
Затем мы снимаем несколько кадров на фоне водной глади озера Мид.
Все это выглядит глупо, бестолково, но безобидно.
Вернувшись в Вегас, мы делаем серию снимков на Стрипе и на бортике бассейна. Мне повезло: для этих кадров они выбирают бассейн старого доброго Кембриджского клуба. Наконец мы едем в загородный клуб, чтобы сделать последний кадр. Там режиссер облачает меня в белый костюм, в котором я подъезжаю к главному входу за рулем белого «ламборгини».
- Выходи из машины, - командует он, - затем взгляни на нас поверх темных очков и произнеси: «Имидж - все!»
- Имидж - все?
- Да. Имидж - все.
В перерывах между съемками я разглядываю толпу зевак и вдруг вижу в ней Венди - девочку, когда-то подававшую мячи, мою детскую страсть, теперь уже совсем взрослую. Она, несомненно, сильно изменилась со времен турнира Алана Кинга.
У нее в руках чемодан. Оказывается, она только что окончила колледж и теперь возвращается домой.
- Именно тебя я и хотела увидеть здесь первым, - говорит Венди.
Она просто красавица: длинные, вьющиеся каштановые волосы и невероятно зеленые глаза. Пока режиссер дает мне указания, я думаю только о ней. Как только заходит солнце и режиссер объявляет об окончании съемок, мы с Венди запрыгиваем в мой новенький открытый джип со снятой крышей и дверцами и, рыча мотором, уносимся прочь, как Бонни и Клайд.
- Что за слоган ты должен был произносить в камеру? - интересуется Венди.
- Имидж - все!»
- Что это значит?
- Без понятия. Это для фирмы, которая делает фотоаппараты.
ЧЕРЕЗ ПАРУ НЕДЕЛЬ я уже слышу этот слоган дважды в день, затем - шесть раз в день и, наконец, все десять. Это напоминает мне бури в Вегасе, которые начинаются со слабого шелеста листвы, таящего в себе невнятную угрозу, чтобы вскоре превратиться в пронзительно воющий ураган, не стихающий трое суток кряду.
В считанные дни слоган стал ассоциироваться со мной. Спортивная пресса заявляла, что в нем - моя суть, мое истинное «я». Этот слоган, разглагольствовали журналисты, - моя философия, моя религия и он же, по-видимому, станет моей эпитафией. По их мнению, я - лишь имидж без содержания, ведь я не выиграл ни одного турнира Большого шлема. Они назвали меня рекламным агентом, торгующим своей популярностью и озабоченным деньгами, но никак не теннисом. Во время матчей болельщики начали в насмешку выкрикивать этот слоган: «Давай, Андре, имидж - все!» Стоит мне продемонстрировать чувства на корте, они тут же выкрикивают эти слова. Впрочем, если я не демонстрирую чувств, их тоже выкрикивают. И когда я проигрываю.
Вездесущесть этого слогана мучительна, равно как и вызванная им волна озлобленности, критики и сарказма. Я чувствую, что меня все предали: рекламное агентство, менеджеры из Canon, спортивная пресса, фанаты. Я ощущаю себя брошенным. Испытываю то же, что в дни, когда я впервые переступил порог академии Боллетьери.
Самое неприятное - слышать утверждения, будто я по доброй воле объявил себя лишь имиджем без содержания, тогда как всего лишь говорил то, чего требовал сценарий рекламного ролика. Они считают этот дурацкий, бессмысленный слоган моей религией - столь же разумно было бы арестовать Марлона Брандо за убийства, которые он совершал в «Крестном отце».
Рекламная кампания ширится, чертов слоган уже упоминается в каждой посвященной мне статье - и я меняюсь. Начинаю вести себя грубо. Перестаю давать интервью. Набрасываюсь с кулаками на судей, соперников, журналистов и даже болельщиков. Считаю, что таким образом восстанавливаю справедливость, потому что весь мир против меня, все пытаются меня кинуть. Я превращаюсь в собственного отца.
Когда толпа улюлюкает и вопит: «Имидж - все!», я хочу заорать в ответ. «Вы не хотите видеть меня? Прекрасно! Но вы даже не представляете, как мне самому не хочется здесь находиться!» В Индианаполисе после особенно обидного поражения под аккомпанемент особенно обидного свиста трибун какой-то репортер поинтересовался, что в игре пошло не так. «Вы сегодня на себя не похожи! - произнес он с неискренней улыбкой. - Вас что-то беспокоит?»
В цветистых выражениях я предложил ему поцеловать меня в зад.
Никто и никогда не объяснял мне, что ни при каких обстоятельствах нельзя срывать зло на журналистах: если демонстрировать им зубы, они станут лишь злее. Нельзя показывать им свой страх и огрызаться. Впрочем. даже если бы кто-нибудь в то время дал мне этот дельный совет, я вряд ли сумел воспользоваться им.
Я начинаю скрываться. Теперь я - беглец, и в побеге меня сопровождают лишь Фили и Джей Пи. Каждый вечер мы идем в старую кофейню Peppermill на Стрипе. Мы пьем кофе литрами, едим пироги, разговариваем, разговариваем - и поем. Джей Пи уже не пастор, он - музыкант и композитор. Он переехал в округ Орандж и посвятил свою жизнь новой цели - музыке. Втроем с Джей Пи и Фили мы распеваем наши любимые песни, пока на нас не начинают оборачиваться другие посетители.
Джей Пи - еще и неудачливый актер, поклонник Джерри Льюиса. Он то и дело изображает всякие дурацкие сценки, а мы с Фили смеемся над ними до слез и, в свою очередь, пытаемся перешутить Джей Пи: танцуем с официантками, ползаем по полу, хохоча до изнеможения. Я смеюсь больше, чем в детстве, и хотя в этом смехе есть привкус истерики, он лечит мои раны. На несколько ночных часов смех помогает мне стать тем, прежним Андре. Кем бы он ни был.
Свободное копирование
