2 июня 1994 года, 10 час. 18 мин
Нет, не собираюсь писать дневник. А было, в туманном детстве – решил, что люди, конечно, прохлопают самое существенное. Завёл толстую тетрадь, куда ежедневно заносил красными чернилами важные для истории названия текущих событий и данные о погоде. Вычитывал это из газеты, а также звонил в бюро прогнозов и, придавая голосу деловое звучание, спрашивал: «Какое сегодня атмосферное давление, сколько выпало осадков?» Там уже забеспокоились: какой-то тайный элемент собирает разведданные. Вместо ответа начали задавать свои вопросы. Осталась тетрадь чуть начатой.
Итак, свершилось то, чего со страхом и любопытством ждал. Я вернулся домой после разговора о том, что моя работа в фирме AST заканчивается. Да, не закончилась, но... на новом месте, куда переезжает наша фирма, купленная богатой Zico, «не предполагается моя работа в будущем». Готовы лишь дать ещё месяц, чтобы передать остающимся свои папки. И в материнской фирме также нет для меня ничего. Говорили вежливо, видимо, опасались, что пойду в атаку за свои права.
Да, уволить человека, в таком возрасте, без пенсии... Работы ему уже не найти. А ведь я сделал немало для хозяев этой фирмы. Если их механика была точным повторением прежних образцов, привезённых руководителем проекта из Болгарии, то всё, что обеспечивало им автоматическое точное движение – я сделал с нуля.
Работа двух профессионалов-электронщиков, которых я выбрал, подтвердила, что моя «архитектура» всей системы управления была верной, потребовалась лишь некоторая «косметика». Как объяснял потом один знакомый – было ошибкой взять на работу этих инженеров, научить их работать с моторами (этого они не знали и самостоятельно никогда бы не освоили). Да ведь я – учитель, от этого никуда не деться. И вот эти дети отторгли родителя, вытянули на себя всю оставшуюся уже рутинную работу. Проделали это сначала деликатно, потом – молча. И мне, действительно, в такой обстановке делать стало нечего.
И вот, я безработный. Но не совсем, к сожалению. По закону мне положен месяц на поиски работы. Этот месяц я обязан ходить на работу, встречаться со старыми «товарищами», продолжать их обучение. То есть, рвать зуб постепенно. Но отказаться от месячной зарплаты – безумие. Чем платить за съём квартиры?
Конечно, моё состояние – это не возвращение от врача с диагнозом «рак». Но ещё никогда в жизни не было так, что я никому не нужен. Даже … в работе?
Я в жизнь входил с букетом идеалов,
Но лепестки их быстро облетали.
Был в юности учитель у меня,
Он заменял мне и отца, и брата,
И всё, что говорил, казалось свято.
«Люби работу, – он учил. – Всё ненадёжно в жизни этой,
Изменят женщины, друзья и даже дети,
Одна работа не предаст тебя».
И что же? Сбылись предсказанья эти.
Мне изменяли женщины, друзья и дети.
Ну, а работа что же?
Но и работа предала меня.
Да и учитель тоже.
Стихи... это была стихия моего незабвенного единственного старшего брата Лёни. Он погиб в бою в 43-ем чуть пережив свой 19-й день рождения. Когда вхожу в его стихи, стройность, гармония, музыка строк и единственно уместных слов завораживают. Ясно – это Поэзия.
То, что получается у меня, – скорее, проблески нетехнических приёмов самовыражения. Некоторые умеют писать что-то складное по заказу, к юбилею, рождению. Я давно убедился, что могу потратить сколько угодно времени, разбиться, но ничего, кроме стыдного лепета не получится. Но иногда во мне возникают готовые строки. Не могу понять – в связи, с чем это случается? Как-то в ужасную жару, обливаясь последним потом, возвращался из моего здешнего леса – пардеса. В голове не то, что стихов – вообще никаких мыслей. И вдруг, словно кто-то в ухо проговорил:
Все знают – Вдохновение – капризное наитие,
Ношу блокнот и карандаш на случай Их прибытия.
И вот Оно! Уже диктует...
Не знаю что, не знаю как...
Где карандаш? Опять бастует?
Да и блокнот – в других брюках.
Откуда-то вдруг стекут слова, как бусинки, на нить мысли.
Но ситуация возвращает к прозе. Как ни крутись, а наталкиваешься на одно и то же: весь мой опыт, технический кругозор, изобретения, какие-то способности – никому не нужны. Может, стар оказался? Но тянул на этой работе по 12 и более часов, без перерывов, в напряженной нервной обстановке. Конечно, не умею лавировать между людьми. Конечно, мешает скромность – белая ворона в этой среде. Однако я впервые попал в жёсткое состязание с заводскими инженерами. При этом делал больше, чем обычный инженер: и придумывал, и осуществлял, и дожимал всю технику до надёжной работы. Вот когда началась борьба за место под солнцем, за зарплату – здесь я уже оказался не в той весовой категории.
Расскажу, как взял на работу одного пенсионера.
Появился у меня хороший знакомый Саша Сромин, специалист по моторам из Ленинграда. Мы с ним месяц сидели рядом в одной комнатке. Я объяснял ему свой привод, а он учил меня начальным движениям на компьютере. Как-то этот симпатичный мне молодой человек позвонил:
– Роман, прошу вас, возьмите на работу хорошего человека.
– Действительно, Саша, мне нужен электронщик. Но кто он?
– Это пенсионер, большой специалист в электронике, у него даже есть книжка,
он не может без работы.
– Но мне нужен практик на простую работу.
– Поговорите с ним, он всё будет делать.
– Хорошо, пусть приходит.
На другой день вошёл в лабораторию высокий, ещё крепкий человек. Начал говорить о желании работать, что руководил в секретном институте большими проектами. Я пояснил, что здесь требуется только монтаж, пайка – простая работа, не интересная для специалиста.
– Да я для вас любую работу буду делать.
– Но здесь не будет никакого творчества, вам придётся быстро выполнять скучные
действия и только по моим указаниям.
В самом деле, меня и в хвост и в гриву гнали быстро-быстро закрутить мотор для новой сварочной машины. И мне просто рук не хватало.
– Да вы не сомневайтесь, я всё буду делать, да мы поладим, – твердил он.
«Поладим? – подумалось мне. – Причём тут это, я же не в друзья его приглашаю». Я показал плату, которую нужно было собирать. Чувствовалось, что он знаком с этим. Мы разговорились о его мытарствах с книжкой (показал: «Зельдин. Работа с микросхемами» – это была компиляция из английских журналов). Выявились некоторые общие знакомые. К концу дня я уже был погружен в симпатию к этому достойному и страдающему человеку. Пошёл к начальству и сказал, что нашел себе помощника, возьмите. Главное, что снимало остатки моих сомнений (а они где-то стучались), – он ленинградец.
Он ушёл в кабинет начальства. Через 20 минут вернулся. Но какая перемена! Вместо согнутой спины – выпяченная грудь, совсем иная замкнутая физиономия.
И снова я постарался отогнать глупые мысли.
– Вот и хорошо, вас быстро оформили. Теперь самое срочное наше дело – наладить
этот блок. Пожалуйста, проверьте его работу.
– Нет, я этого делать не буду.
Хорошо, что стул подо мной был устойчивый, железный.
– Но иначе мы не сможем запустить привод.
– Это вы делали блок, вы и проверяйте.
– Но я же говорил, что такая у нас работа.
– Нет, я лучше сделаю новый привод.
– А вы когда-нибудь занимались приводом?
– Нет, но я делал большие проекты.
Я ещё пытался барахтаться – «но ведь у нас нет никакого времени, привод уже почти готов, даже для специалиста это работа не на один месяц...» Наконец, я понял: передо мной сидел не знакомый мне прежде тип человека. Масштаб моей ошибки был велик: другого помощника не дадут, срочно должен всё делать сам. Да теперь ещё рядом будет сидеть этот «предатель» и о каждом моём неудачном движении раззванивать по всей фирме. Так оно и получилось.
Но почему оно так получилось? Просто, уже давно слово «ленинградец» вызывало у меня полное расположение и неограниченное доверие. Но … я забегаю далеко вперёд.
А пока что, я настоящий безработный. Когда-то читал об этом в советских газетах. Интересно, как оно на самом деле? И что делать?
Есть некая скользящая вниз перспектива. То, что я хорошо умею делать, – учить студентов и аспирантов – теперь почти невозможно. Не имею на должном уровне иврита и английского. Мой новый привод и здесь наталкивается на банальное сопротивление: инженерам трудно согласиться с ущербностью того, чему их учили. Немногие способны переучиваться. И где им взять терпение и доверие выслушивать объяснения на плохом языке. Даже моё докторско-профессорское звание оказывается подозрительным (популярны байки, что у приехавших из той страны любой диплом – это свидетельство ловкости и денежных затрат, а не квалификации). Там за меня стояли эти звания, известность, а здесь, уже работая, вынужден был каждый день и час точным советом или знанием подтверждать, кто ты есть. Люди не могут смириться, что вот этот тип – более знающий и грамотный. Да и возраст – за 60…
И ещё, где мне найти ту необходимую самоуверенность, твёрдость, энергию, как не опустить руки, когда всё вокруг шепчет, нудит, кричит: куда тебе, слабаку, в такие дела. Неожиданно простейшие вещи оказываются трудными. Вот человек, пасущий тут же рядом с современным заводом, среди засыхающих колючек своих верблюдов, в обычной легкой одежде входит, скажем, в банк. Служащему за барьером приходится в доли секунды понять – кто перед ним? Бизнесмен, т.е. самый уважаемый член общества, или профессор, так себе уважаемый, просто грамотный или пастух. Кем же я этому служащему представляюсь? Видит, лепечет еле-еле – ха, да это просто – никто. И тебя мгновенно занесли в такую графу. И уже вынесли решение: сделай минимум, дай квитанцию, покажи пальцем, где расписаться, следующий... Обидно, зажался – подтвердил свою никчемность. Поднял голос, потребовал «у меня ещё есть вопрос!» – чуть приподнял степень внимания к себе. У меня пока это не получается.
Конечно, есть и интеллигентные люди. Но они заняты, всем некогда, так много заходит всяких просящих. Ещё эти интеллигентные олимы всюду молчаливо капают на совесть. Лучше отделаться от них поаккуратней и побыстрее. Сделать пару копий их бесконечных «предложений» и молча изобразить – «рад был вам помочь»...
Обида – главное терзание человека. Вот и взятый мной на работу электронщик Саша сначала изображал благодарную преданность, потом, когда мои советы в «его» области техники оказывались единственно спасающими, смотрел на меня с удивлением и даже уважением. Теперь и он ревниво спросил: «Что это за каталог хотите положить в свой портфель?» Эти каталоги любая фирма по телефонному звонку высылает бесплатно, но мне – человеку с улицы – уже не найти потом такой пустяк, а он необходим в предстоящих поисках работы. И это нужно объяснять? Нет, не могу, зажимаюсь от обиды, уже ничего не нужно – скорее, с глаз долой.
Однако смотри, я не один такой – безработный. Вон их сколько в «конторе по трудоустройству». Разместилась она в грязноватом подъезде, в окружении эфиопских общежитий. Между прочим, в банках иной интерьер: чисто, прилично; все, ожидая, сидят на удобных стульях и посматривают на специальное табло, которое и соблюдает очерёдность; пожалуйста, попей водички; сверкает чистотой туалет.
Приятный парень чешет по-русски за обшарпанным столом. Жду свой черёд среди людей, сидящих с подавленными лицами. Спешить, собственно, некуда. Вокруг разгуливают чёрные грации и увешанные амулетами татуированные старухи (а, может, и вовсе средних лет женщины), старик с пейсами застыл на корточках у дверей. Совсем недавно он так сидел в Африке.
Наконец, Миша приглашает меня жестом на стул и ещё минут 20 разговаривает по телефону с приятелем о своём личном трудоустройстве. Закончив, говорит и мне ободряющие слова, что возраст, мол, не помеха и может что-то найдётся, а каждую неделю надо у него отмечаться. Вот и вся официальная часть.
Поскольку теперь перепечатываю это с черновика, спустя почти шесть лет, то оказываюсь в забавно-мистической ситуации: как изрядный писатель, я погружён в описываемые события, захвачен теми чувствами, которые наводят собственной рукой начертанные строки. Но на улице-то уже двухтысячный, и всё время хочется утешить того наивного меня, подправить, пошутить.
И в самом деле, довольно скоро я понял, что в нормальной стране безработица с гарантированной оплатой большой части прежнего оклада, с массой свободного времени, а главное – беззаботной раскованностью – это совсем не так страшно. Даже напротив, после ещё нескольких эпизодов я осознал, что эти 5-6 месяцев были из лучших в моей жизни. Я распрямился, осмотрелся вокруг, меня повозили по настоящим заводам Израиля. Заработал 5000 долларов, выполнив задание одного из таких заводов. Придумал, как сделать систему автоматического перевода речи на любые языки, и нашёлся инвестор, и заработал ещё 7000 долларов. И, наконец, меня взяли в «теплицу». Обо всём этом надо рассказывать отдельно, но тогда уж не вернуться мне в далёкие прошедшие годы. А пора придти к какому-то порядку.
У каждого человека должно быть детство, плавно переходящее в отрочество и т.д. Как можно узнать из книг – обычно это время тёплое, нежное, полное сладких грёз и волшебных впечатлений. В моей памяти сохранилось мало подобного, да и то, что было, подорвалось в 1938-ом и окончательно захлопнулось датой 22 июня 1941.
Начну прямо с рождения. Хотя я появился на свет в провинциальном городе Иваново, но всё же – на Московской улице. Факт этот как-то не отчётливо сидит в памяти. Однако когда проходил впоследствии по этой улице, что-то всегда притягивало к щелям в старом заборе, через которые просматривался малый деревянный домик, а перед ним обширный двор, весь заросший бурьяном. Может, поэтому я, даже минуя столицу, выбился в заграничные люди и сохранил странную привязанность к пустырям, буеракам, болотам, правда, особо – к лесам, полям, чистоте и тайне природы.
Заглянем в ещё более ранние времена.
