54 «Откуда, я мог знать, например, тогда, прощаясь с Ракутиным… что я его больше никогда не увижу и что во время вяземского окружения он будет ранен и, по слухам, застрелится»
Не помню, откуда до меня дошли эти слухи тогда, весной 1942 года, когда я диктовал записки. Сколько я ни рылся теперь в архивах, мне так и не удалось найти сведения о том, как именно погиб командующий 24-й армией Константин Иванович Ракутин. Известно только, что он погиб в октябре 1941 года. Ему было к этому времени тридцать девять лет, из них двадцать два года прошли на военной службе. Перед войной Ракутин был начальником пограничных войск Прибалтийского округа и в командование армией вступил уже в дни войны.
Последнее донесение от Ракутина было получено в штабе Резервного фронта 9 октября 1941 года: «Противник силой 5-й танковых дивизий… продолжал развивать наступление, стремясь к полному окружению войск 24-й армии… Части 24-й армии, ведя ожесточенные бои в полосе обороны, окружены, атакованы с фронта и с флангов… Ракутин, Иванов, Кондратьев».
Донесение поступило только 9 октября, а было отправлено Ракутиным еще 7-го. Видимо, положение армии было отчаянное. За 8 октября есть такая телеграмма штаба Резервного фронта в Генштаб: «Немедленно по прямому проводу. Шапошникову. Подать автотранспортом Ракутину снарядов, горючего, продовольствия не могу. Прошу срочного распоряжения сбросить с самолетов… Время выброски предположительно 4 часа ночи 9 октября. Буденный».
Вслед за этим в Генштаб идет телеграмма от начальника штаба Резервного фронта: «Высланные Ракутину самолетом офицеры связи установленных сигналов по прибытии не дали и самолет не вернулся. Сигналов, обозначающих место выброски огнеприпасов, горючего и продуктов, поэтому не установлено. Командующий просит намечавшуюся на 4.00 9.Х выброску Ракутину грузов не производить, а перенести на 10-е. С утра 5-го планируется посылка новых командиров на самолетах. Анисов».
Следующий документ — чья-то служебная записка (подпись неразборчива) начальнику штаба Резервного фронта: «Генерал-майору Анисову. Вручить немедленно. От Ракутина никаких донесений и информаций не получили, несмотря на наши запросы…»
Еще один документ почти того же содержания: «О Ракутине никаких донесений не получили. Его радиостанция на вызов… с 14.00 8.Х не отвечает. Высланные сегодня в район нахождения Ракутина на самолете У-2 радист и шифровальщик до сих пор сигнала о своем прибытии не дали».
И, наконец, последний документ: «19.00 вернулся капитан Бурцев, летавший на поиски Ракутина. В районе юго-восточнее Вязьмы самолет Бурцева был обстрелян… Бурцев ранен. Самолет поврежден… Остальные делегаты (очевидно, тоже вылетавшие на самолетах. — К. С.) к 21 часу не вернулись».
Это все, что есть о Ракутине в переговорах штаба Резервного фронта с Генштабом вплоть до 13 октября — дня ликвидации Резервного фронта и объединения его с Западным фронтом под общим командованием Жукова.
За всеми этими донесениями и телеграфными переговорами стоит страшная обстановка первой половины октября, когда из штаба фронта предпринимались последние попытки связаться с 24-й армией и хоть чем-нибудь помочь ей. Невозможно без волнения и чувства какой-то запоздалой растерянности читать все эти документы. Невольно снова и снова думаешь о том, какие величественные усилия потребовались нам, чтобы все-таки сначала остановить, а потом и разгромить немцев под Москвой.
Штабные документы так ничего и не сказали мне о судьбе Ракутина. Тогда я обратился к докладным запискам его сослуживцев, вышедших впоследствии из окружения.
Вывезенный из партизанского отряда самолетом в Москву в январе 1942 года член Военного Совета 24-й армии Николай Иванович Иванов видел Ракутина в последний раз 7 октября и пишет об этом так: «…24-я армия попала в крайне тяжелую обстановку… Штаб, в том числе я и командующий генерал-майор Ракутин отходили с ополченческой дивизией… 6.Х мы вышли в район Семлева. Части дивизии, будучи уже к тому времени потрепаны, видя, что кольцо окружения замкнуто, залегли и приостановили движение вперед. Учтя такое положение, я и командующий армией тов. Ракутин пошли непосредственно в части, чтобы оказать непосредственную помощь командованию дивизии… Во второй половине дня я был ранен. Из слов товарищей видно, что после моего ранения дивизия могла сопротивляться полтора-два часа. Насколько это достоверно, утверждать не смею…»
Больше упоминаний о судьбе Ракутина в этой докладной записке нет. В дальнейшем Иванов повествует о том, как его, тяжело раненного, тащили через леса его товарищи, как, сделав все, что было в человеческих — силах, они все-таки в конце концов спасли его и доставили в партизанский отряд.
Иванов после долгого лечения был признан годным к службе только в учреждениях тыла и назначен комиссаром Академии связи, но, будучи недоволен этим, писал по начальству: «Еще раз осмеливаюсь вас просить удовлетворить мою просьбу, дать мне возможность работать в действующей армии».
Напомнив, что ему обещали, когда он окрепнет, отправить его на фронт, Иванов писал: «Теперь я уже давно окреп, вернее совсем здоров, неоднократно обращался с просьбой к вам… Продумав все, я не нашел особых погрешностей, которые могли бы быть препятствием к удовлетворению моей просьбы. Единственно, что остается, — это положение, в котором я очутился, будучи членом Военного Совета 24-й армии. Как видно, это является камнем преткновения. Если так, я просил бы мне разъяснить, в чем моя вина? Не у всякого хватило бы силы воли перенести то, что пришлось пережить мне. О моей роли в тылу врага могут подтвердить люди, указанные мною в моем объяснении. Разобраться с этим легко при желании…»
Неизвестно, какой конечный результат имело бы это достаточно резкое по тем временам письмо, может быть, и положительный, но дивизионному комиссару Иванову на фронт попасть не довелось: он считал себя достаточно здоровым для этого, но вскоре после того, как отправил свое письмо, скоропостижно умер.
Начальник штаба 24-й армии генерал-майор Кондратьев, 18 октября с боями вышедший из окружения вместе с группой в сто восемьдесят бойцов и командиров, так же как Иванов, упоминает, что он в последний раз видел Ракутина 7 октября утром, когда Ракутин приказал ему «выехать в район Семлева с задачей привести в порядок вышедшие туда части армии и подготовить оттуда управление войсками. С той поры, т. е. с 11–12 часов 7.Х, я больше ни товарища Ракутина, ни товарища Иванова не видел».
Начальник политотдела 24-й армии дивизионный комиссар Абрамов, вышедший из окружения только 16 ноября всего с шестью человеками, последний раз видел Ракутина еще раньше — 4 октября.
Упоминая об Абрамове, хочу указать на одну, очевидно, допущенную мною в записках путаницу. Я упоминаю в нем о двух встречах с Ракутиным и членом Военного Совета армии дивизионным комиссаром Абрамовым. На самом деле дивизионный комиссар Абрамов был начальником политотдела армии, а членом Военного Совета был дивизионный комиссар Иванов. Не могу утверждать этого с абсолютной точностью, но скорей всего именно с ним я и встречался, тем более что вместе с командующим армией на командных пунктах обычно находился член Военного Совета, а не начальник политотдела. А ошибиться я мог очень просто: в редакции фронтовой газеты, видимо, сказали, чтобы я в 24-й армии явился к дивизионному комиссару Абрамову, и когда я оказался у Ракутина и увидел вместе с ним дивизионного комиссара члена Военного Совета, то не стал спрашивать его фамилию, решив, что это и есть Абрамов.
Свободное копирование
