Я заснул поздно ночью, и, как мне показалось, через несколько минут меня разбудили. Звонил телефон. Оказывается, была уже не ночь, а половина седьмого утра.
— С вами говорит заместитель редактора «Красной звезды» полковой комиссар Шифрин. Выслушайте приказ заместителя народного комиссара. «Интендант второго ранга писатель Симонов K. М. 20.VII.41 назначается специальным корреспондентом газеты „Красная звезда“». А теперь, — продолжал Шифрин, — бригадный комиссар Ортенберг приказал вам спать, сегодня никуда не ехать, а завтра, в понедельник, к одиннадцати часам явиться в редакцию.
Я ничего не успел сказать, трубка была уже повешена.
Я сел на трамвай и поехал в «Красную звезду». Оказалось, что Ортенберг еще у Мехлиса. Значит, он приказал разыскивать меня еще оттуда, из ПУРа.
Вскоре он явился и сказал, что первые две недели я буду сидеть в Москве, что я нужен пока здесь, в редакции, а потом поеду на фронт по его усмотрению. Тщетно я старался объяснить ему всю невозможность для меня остаться сейчас в Москве, несмотря на все мое желание работать в «Красной звезде».
— Ничего, — сказал он. — Теперь ты наш работник. С «Известиями» мы уладим, а с «Красноармейской правдой» уже все сделано. Я дал в политуправление фронта телеграмму, что ты работаешь у меня, а не у них.
В общем, я в душе был рад переходу в «Красную звезду», но у меня все равно оставалось чувство, что я не могу сейчас задержаться в Москве и должен возвратиться в Вязьму именно сегодня, как обещал. Зная характер Ортенберга, я использовал единственный козырь: попросту сказал ему, что если я сегодня же не вернусь на фронт, то меня сочтут за труса. Он полминуты подумал и сказал:
— Хорошо, поезжай. И чтобы тебе не было неудобно с «Известиями», то в эту поездку можно так: мне делай стихи, а им — прозу. Срок поездки — неделя, а потом — целиком наш, и никаких поблажек!
Мне оставалось подчиниться. Предписание было выписано немедленно.
Поскольку мне в эту поездку еще дано было право писать в «Известиях», я смалодушничал и ничего не сказал там, решив отложить этот неприятный для меня разговор до возвращения.
Машина была готова. В газете был напечатан мой подвал о полку Кутепова «Горячий день» и на всю полосу — панорама разбитых танков, снятых Трошкиным. Это были первые материалы такого типа, и я испытал удовлетворение начинающего газетчика, видя, как у витрин с газетами стояли толпы народа.
К двенадцати часам дня закончили ремонт «пикапа», и мы выехали. «Пикап» вел Боровков, а «эмку» — второй известинский водитель Панков, впоследствии раненный на Западном фронте.
На дороге были пробки, объезды, и мы добрались до Вязьмы только к ночи. Встретив там в типографии дозванивавшихся до Москвы Кригера и Белявского, ночевать в Касню уже не поехали, а все четверо остались ночевать в Вязьме, в маленьком домике рядом с типографией, у работников газеты 24-й Сибирской армии.
Прежде чем лечь спать, мы просидели полночи. Кроме нас, были милый умный человек — редактор газеты полковой комиссар Ильин, еще один работник их редакции и корректорша — славная, хорошенькая девушка Женя. Выпили все, что привезли с собой из Москвы. Потом я долго читал стихи. Вязьму в эту ночь довольно сильно бомбили, но мы не вылезали из комнаты. Потом шумел самовар, и мы пили чай. Остаток ночи мы с Пашей Трошкиным проспали вдвоем на койке и в восемь часов утра поехали в Касню в редакцию.
Сурков только что уехал в Великие Луки. Как потом оказалось, ему так подвезло — удалось побывать в одном из первых городов, сначала попавших в руки немцев, а потом, через два дня, отбитых нами. В редакции были заняты тем, что на всякий случай устраивали круговую оборону, копали окопы и щели.
44 «Мне оставалось подчиниться. Предписание было выписано немедленно…»
Свободное копирование
