Месяц спустя, уже после возвращения в Массури, я получил столь нужную мне моральную поддержку, когда в Дели состоялось собрание Афро-Азиатского Комитета. Он был почти полностью посвящен обсуждению тибетского вопроса. Большинство делегатов приехало из стран, которые сами в прошлом страдали от колониального гнета, поэтому они, естественно, были на стороне Тибета. Они видели, что мы находимся в таком же положении, как и они сами, пока не добились независимости. Я воспринял сообщение об их единодушной поддержке с чувством большой радости и оптимизма, и у меня появилась надежда, что из всего этого может, безусловно, получиться нечто положительное. Но увы, в глубине души мне было ясно, что премьер-министр прав. Мы, тибетцы, не должны рассчитывать на скорое возвращение домой. Вместо этого нам нужно сосредоточиться на строительстве сильной общины в эмиграции, чтобы, когда в конце концов наступит время, мы могли бы вернуться домой преображенными своим опытом.
Предложения о предоставлении земли, о которых упоминал Неру, казалось, давали нам самые лучшие перспективы. Три тысячи акров близ Майсура в южной Индии мы могли при желании получить немедленно, но как ни щедро это было, я сначала колебался, брать ли эту землю. Я был в том районе, когда совершал паломничество во время своего первого визита в страну, и знал, что это тихие и малонаселенные места. Однако там значительно жарче, чем на севере, и я полагал, что такие условия скорее всего будут слишком тяжелыми. Кроме того, поскольку моя администрация была размещена в Дхарамсалс, я боялся, что это окажется слишком далеко.
С другой стороны, учитывая нашу теперешнюю ситуацию, я понимал, что необходимо обдумывать все в том плане, что мы поселяемся в Индии как бы постоянно. Только в таком случае будет возможно начать осуществлять программу образования и предпринимать шаги для обеспечения культурной преемственности тибетского народа. В конце концов я пришел к выводу, что последние соображения перевешивают географические и психологически проблемы, и с благодарностью принял эту землю. Первая группа из 666 поселенцев отправилась в канун нового 1960 года, чтобы начать обживать ее. Конечной целью было организовать там общину в 3 тысячи человек из расчета один акр на беженца.
В конце 1959 года пришло сообщение об основании двух организаций: Центрального комитета помощи, возглавляемого Ачарьей Крипалани, и Американского комитета по оказанию неотложной помощи для тибетских беженцев, который был учрежден специально, чтобы помочь нам. Вслед за ними появились и другие организации с подобными целями в других странах, которые все вместе оказывали неоценимую помощь.
Между тем, меня стали посещать некоторые интересные люди. Одним из них был тот самый индийский монах, которого я встретил в Дромо во время его приезда с реликвией — останками Будды. Я был чрезвычайно рад видеть его снова. Он был очень образован и имел особый интерес к общественным и экономическим вопросам. В период, прошедший после нашей предыдущей встречи, он много времени и энергии потратил на попытки синтезировать марксистскую идеологию и духовные принципы буддизма. Это крайне меня заинтересовало. Я был убежден, что такая работа была жизненно необходимой, поскольку огромная часть Азии, в которой верой предков являлся буддизм — от границ Таиланда вплоть до Сибири, в настоящее время переживала ужасные страдания в результате враждебности марксизма к религии.
Примерно в это же время мне нанес визит один сингалезский монах левых убеждений. В конце своего пребывания в Массури мой новый друг пригласил меня в Шри Ланку. Именно туда мне очень хотелось поехать, в немалой степени потому, что это дало бы возможность увидеть самую важную из всех реликвий — зуб Будды. Однако спустя несколько месяцев, когда приближалось время отправляться в путь, я получил убедительное доказательство того, как ненадежен статус беженца. Правительство Шри Ланки прислало сообщение, что, к сожалению, мой визит должен быть отложен на неопределенный срок ввиду "непредвиденных обстоятельств". Оказалось, это шло из Пекина. Еще раз мне напомнили о том, что "братья и сестры" в высоких кругах могут приостановить даже религиозную деятельность, если им это понадобится.
Настоятельная необходимость начала делового диалога с китайцами стала очевидна для меня, когда я принял делегацию от еще одной группы жертв коммунистической экспансии. Они были из Восточного Туркестана, захваченного Китаем в 1949 году. У нас нашлось о чем поговорить, мы беседовали много часов, сравнивая события, произошедшие у них и у нас. Выяснилось, что восточно-туркестанских беженцев значительно больше, чем нас, а один из лидеров был юристом. В то время среди всего тибетского населения не было ни одного практикующего врача-аллопата, не говоря уже о квалифицированном юристе. Мы подробно обсудили различные методы борьбы за свободу в наших странах, к которым могли прибегнуть. Наконец мы согласились сохранять тесное взаимодействие, что и делаем до настоящего времени, хотя тибетский вопрос каким-то образом всегда привлекал больше внимания, чем восточно-туркестанский.
Свободное копирование
