Выше было много рассказано, как шло мое ученье в Институте путей сообщения}; в начале весны я выдержал переходный экзамен во 2-й класс, т. е. приобрел право на производство в инженер-прапорщики, но некоторые воспитанники первых трех классов, в том числе и я, должны были еще подвергнуться публичному экзамену. Этот экзамен был учрежден с явной целью бросить пыль в глаза публике, а в особенности дипломатическому корпусу, собиравшемуся на экзамен в полном составе. Экзаменом этим хотели показать иностранцам: "на, посмотри, какие у нас есть учебные заведения и каким премудростям в них учат". Понятно, что представление на этот экзамен всех учащихся и допущение отвечать являющимся на экзамен из всех предметов годового учебного курса по произволу экзаменующих не могло соответствовать предназначенной для экзамена цели. Между тем старались, по возможности, показать, что <и этот> экзамен производится правильно. С этой целью большую часть воспитанников 1-го и 2-го классов, т. е. подпоручиков и прапорщиков, отсылали: кончивших курс -- на службу, не кончивших -- на практику к работам внутри России, а воспитанников 3-го класса, портупей-прапорщиков, отпускали к их родным. Оставляли же подпоручиков и прапорщиков в Петербурге, а портупей-прапорщиков в институте только отличнейших, знающих хорошо французский язык, и против каждого предмета, из которого предполагалось экзаменовать, писали две или три фамилии остававшихся воспитанников. Список этот подавали герцогу Виртембергскому, всегда присутствовавшему на публичных экзаменах; он, вызвав одного из помещенных в списке воспитанников, предлагал одному из ученых почетных гостей дать вызванному вопрос из той науки, против которой стояло его имя, по печатной программе пройденных в институте курсов, раздаваемой всем посетителям. Вопрос из математических наук обыкновенно предлагалось задавать одному из членов Петербургской академии наук, а из военных наук генералу Жомини{} или кому-либо из других ученых военных генералов. После экзамена был предлагаем завтрак для посетителей.
В 1830 г. публичный экзамен был 7 мая; только что я кончил его и, следовательно, был вполне уверен, что месяца через два надену эполеты, как получил радостное известие, что у Дельвигов родилась дочь. Они были женаты уже 4 года и не имели детей, а потому понятна их радость. Я поспешил их поздравить и потом пошел к старшему брату моему Александру, жившему в казармах лейб-гвардии Павловского полка, объявить ему о двух радостях. Брат, перед этим за что-то поссорившийся с А. А. Дельвигом и долго не бывавший у Дельвигов, сейчас пошел к ним. А. А. Дельвиг и брат обнялись, и все прошедшее было забыто. По вспыльчивому характеру брата Александра ссоры между ними происходили довольно часто, тем более что А. А. Дельвиг, всегда отменно хладнокровный, любил выводить брата из терпения с целью отучить его от излишней вспыльчивости. Зная доброе сердце и благородство брата Александра, А. А. Дельвиг был уверен, что никогда не дойдет между ними до совершенной размолвки и считал, что если кто может исправить брата, то он один, потому что брат всякого другого за малейшую шутку, которая показалась бы ему оскорбительной, непременно вызвал бы на дуэль.
Представление о производстве воспитанников института подписано было Государем в Варшаве 19 июня. Приказ о производстве объявлен нам директором 26 июня. Все вновь произведенные в прапорщики сшили уже к тому времени офицерские мундиры и в тот же день нарядились в них. Известно, что в жизни едва ли есть более приятная минута, как та, в которую оставляешь закрытое учебное заведение и в то же время надеваешь офицерский мундир; эполеты и шпоры доставляли тогда особое удовольствие, а потому не буду описывать тогдашней моей радости. Производство впоследствии в высшие чины и получение разных наград далеко не доставляли того же удовольствия.
Свободное копирование
