На фото: 2-й трамвай сворачивал с Крещатика на Фундуклеевскую и шел к вокзалу.
В Киеве потянулись гимназические будни.
Между тем Киев за последние два года изменился. Конку, а затем вагоны с маленькими паровозиками, заменил электрический трамвай, вместо керосиновых и газовых фонарей на главных улицах зажглись дуговые электрические фонари, мальчишки бежали посмотреть на коляску, которая едет без лошадей (появились первые автомобили).
Мария Модестовна считала, что Глебу следует время от времени показываться в семье дяди Вити, которому она была обязана помощью.
– Пойди завтра туда к обеду, тебя пригласили, – сказала она, – только не опаздывай.
Такой визит был Глебу не по сердцу. Он не знал, как там себя держать. Он чувствовал себя просто только с Володей Большим, который выписал ему как-то "Журнал для всех", "Всходы", а в другой раз подарил ему "Дети капитана Гранта" Жюля Верна. Тётушка ему явно не симпатизировала, а у дяди был вспыльчивый и раздражительный характер. Пришел он вовремя. Анна Эразмовна сказала ему хорошо вытереть ботинки, показав на блестящий паркет. Она сама натирала его после горничной. Сели за стол. В конце стола сидел дядя Витя, с одной стороны – Глеб, напротив – тётя Анна. Володя немного запоздал, он сел рядом с Глебом. Владимир Викторович был помощником присяжного поверенного и пришёл прямо из суда, во фраке и накрахмаленной манишке.
– Передай тарелку Володе, – сказала Анна Эразмовна.
Глеб употреблял все усилия, чтобы не оскандалиться, но всё-таки вылил суп на манишку Володе.
– Эта тарелка тебе.
Глеб, совсем сконфуженный, вылил суп на себя. Обед проходил в мрачном молчании. Подали второе. Это было жаркое с солёным огурцом. Огурец был мягкий и Глеб пилил его обратной стороной ножа. Огурец лопнул и тонкая струйка рассола брызнула прямо на Виктора Модестовича.
– Это чёрт знает, что такое, – вскричал дядя Витя, вскакивая из-за стола и вытираясь салфеткой.
Глеб шёл домой оскандаленным и опозоренным. Он думал, как ему не везёт, и как это будет неприятно маме. В гимназии тоже случилась неприятность. Однажды два гимназиста жестоко подрались в присутствии Глеба. Надзиратель записал их, и за компанию – Глеба.
Все трое были оставлены после уроков "без обеда". Оставленных обходил инспектор, надзиратель докладывал о причинах наказания.
– Эти за что?
– Дрались, Иван Моисеевич.
– А Беклемишев за что?
– Стоял и подмигивал.
Глеб не верил в справедливость этого странного мира. Идя в гимназию или из гимназии домой, Глеб думал о чём-то своём, не замечая окружавшего. Ещё в Самаре был случай, когда извозчик въехал ему оглоблей в ранец, болтавшийся на спине. Иногда зимой Глеб сосредоточенно гнал ногой перед собой ледяшку, стараясь догнать её до самой гимназии, это не мешало ему думать.
Здоровье Марии Модестовны ухудшилось. Её красивое раньше лицо пожелтело, она испытывала постоянные боли от камней в печени. Решено было делать операцию. Ложась в больницу, она отдала Глеба Михайловским, т.е. тому доктору Михайловскому и Леониле Владимировне, которые встретились за её обеденным столом и поженились. Теперь у них было двое детей – Ната и Витя. Жили они на углу Безаковской и Мариино-Благовещенской. Глеб слабо соображал, какой опасности подвергается его мать. После операции Мария Модестовна пролежала довольно долго в частной лечебнице, что была на углу Владимирской улицы и Андреевского спуска, прямо напротив Андреевской церкви, построенной Растрелли.
