Опять в городе [1897]

На фото: Александр Балашов, студент-медик, отданный в солдаты в 1897 г.

11.          Опять в городе [1897]

Глеб с неохотой покидал деревню. Он обежал все любимые места, чтобы попрощаться с ними: "тёмную аллею" из подстриженного граба, "холодец" – тенистое место, образованное деревьями, посаженными в круг в несколько рядов, "берёзки", где стол и скамейки стояли под развесистыми берёзами. Попрощался он и с ребятами Капитанчука. Его пригласили за общий стол и угостили варёной кукурузой и чёрным хлебом с головкой чеснока.

– Где это ты так начесночился?– спросила мать.

Глеб долго не мог заснуть. В последний раз слушал хор лягушек.

В городе опять наступили перемены. Мария Модестовна решила нанять большую квартиру напротив, сдавать комнаты студентам и давать домашние обеды. Студенты менялись. Дольше всех жил сын помещика, студент Петя Яневский. Постоянных столовников было только двое: кончавший университет студент-медик Михайловский, вежливый и застенчивый молодой человек со свежим румянцем на щеках, и Леонила Владимировна, барышня, служившая в управлении Юго-западных железных дорог.

Домашние обеды у Марии Модестовны оказались судьбоносными для Леонилы Владимировны и студента Михайловского. Окончив университет, Михайловский женился на Леониле Владимировне. Мария Модестовна поддерживала знакомство с этим милым семейством несколько лет. У них была дочка Наташа и сын Витя, похожий на отца. Через пять лет доктор Михайловский порезал палец при вскрытии трупа и умер от заражения крови.

Сестра Ляля окончила гимназию и уехала с подругой Верой Мельниковой в Петербург на Бестужевские курсы. Впрочем, пробыли они там всего полгода. После очередных студенческих беспорядков обеих выслали из Петербурга.

Надя всё больше увлекалась живописью и, окончив шесть классов гимназии, бросила гимназию и поступила в художественную школу. В ней она пробыла не больше года и, покинув ее, стала вольной художницей, что пока не приносило ей ни славы, ни денег.

Ляля много читала и иногда огорошивала Глеба новыми для него рассуждениями. Однажды она дала ему биологию Лункевича и затем дополнила прочитанное рассуждениями о дарвинизме. Другой раз, заметив, что Глеб учит басню Крылова "Стрекоза и муравей", сказала, что мораль басни ложная, надо было, наоборот, показать, что благородный муравей не оставил стрекозу на гибель, а накормил её и дал ей просуществовать до "вешних дней". По поводу "Фауста" она говорила, что Фауст и Мефистофель это один и тот же человек, в них отражены две стороны души человека – добрая и злая.

Надя была совсем другого склада. Она не ломала голову над разными проблемами. Она рисовала и веселилась, окружённая подругами и молодыми людьми. Однако, пока ещё у обеих сестёр компания была общая. Часто по вечерам к ним вваливалась целая ватага студентов и лево-настроенных девиц.

Среди них был Носарь, будущий председатель совета рабочих депутатов в 1906 году (Носарь-Хрусталёв, впоследствии расстрелянный большевиками) и прыщеватый молодой человек по фамилии Угренович. О приходе их кухарка Дарья обычно докладывала: "Опять там к вам пришли эти – Носатый и Угреватый".

В это время произошли студенческие беспорядки, так называемая Ветровская история, когда часть студентов была арестована, одних выслали из города, других отдали в солдаты[1]. Из компании Ольги и Надежды Беклемишевых студент-медик Балашов был отдан в солдаты.

Сыновья Виктора Модестовича, Анатолий и Владимир, сидели сначала в Лукьяновской тюрьме, а потом их выслали в Чернигов. В тюрьме они чувствовали себя неплохо. Студентов было много. Они невзлюбили одного из надзирателей, имя которого было Гаврило, и встречали его хоровым пением: "Здравствуй, здравствуй, кум Гаврило, рыло, рыло, гав, гав, гав"…

Когда Вакаров выслали в Чернигов, им, разумеется, было запрещено появляться в Киеве. Анатолий приехал в Киев нелегально и остановился на ночь у тёти Маши (Марии Модестовны). В эту же ночь полиция, наблюдавшая за появлением в квартире Носаря, Угреновича и компании, устроила обыск. Глеб увидел, как через его комнату пробежал Анатолий и прыгнул в окно. Удивившись он спросил: "Что, пожар?" На него зашипели: "Ш-ш-ш", через парадную дверь уже входила полиция и понятые. Обыск не дал никаких результатов.

Вскоре после этого Ляля, Надя и Вера Мельникова съездили в Берлин. Поездка за границу тогда стоила сравнительно недорого, а формальности с заграничным паспортом не были сложны. Все они немецкого языка почти не знали, и часто попадали впросак. Ляля купила в каком-то магазине Берлина одеяло для подарка. Когда она показала покупку и сказала цену своей квартирной хозяйке, то фрау Шлиц воскликнула: "Да ведь с вас содрали вдвое! Видят что иностранка". Ляля не смутилась. Она взяла русско-немецкий словарь, пошла в магазин, нашла приказчика, который продал ей одеяло, поставила его перед собой и начала листать словарь. Найдя слово "мошенник", она перевела его на немецкий язык, показала приказчику, ткнув в него пальцем, и, удовлетворённая, удалилась.

Надя с Верой Мельниковой ехали, тем временем, по воздушной дороге (то, что в Америке называется "элевэйтед"). Против них сидел толстый немец с сигарой в зубах. Обе девицы пользовались русским языком и выражали свои, нелестные для немцев, впечатления. Они находили, что немцы в массе глупы и неэлегантны.

– Как бы нам не проехать нашу остановку на Унтер дер Линден, – забеспокоилась Вера Мельникова.

– Это будет вторая остановка, фрауляйн, – сказал немец по-русски.

– Вы говорите по-русски?

– О, да. Я был в России. Я люблю русский язык.

Обе девицы почувствовали себя сконфуженными.

Жизнь на Тарасовской улице шла своим чередом. Бабушка, Надежда Платоновна, не могла уже ходить даже с костылями. Она весь день сидела в своём кресле на колёсах и читала Евангелие. Изредка навестить мать и сестру приходил Виктор Модестович. В этот раз он рассказал случай, который с ним произошёл. Был он в оперном театре. Окончилась опера, и он с номерком пошёл взять своё пальто.

– Смотрю, капельдинер даёт мне какое-то старое пальто. – "Не моё пальто, – говорю,– старое какое то". Он мне отвечает: "Подождите". Жду. Все берут пальто и уходят. Остаётся одно это старое, поношенное, пальто. Я, понятно, требую директора театра. Так и так, исчезло моё пальто. Директор, понятно, извиняется, обещает компенсировать потерю. Я, возмущённый таким случаем, беру извозчика. Приезжаю домой и первым делом говорю Анечке: "Смотри, какое безобразие, в театре подменили мне пальто". А Анечка говорит: "Господь с вами (Анна Эразмовна всегда говорила мужу "вы"), да ведь это ваше же пальто". И в самом деле, я не заметил, как пальто состарилось. На следующий день пришлось ехать к директору театра с извинениями.

Виктор Модестович рассказывал всю эту историю, сильно жестикулируя, а на шкафу сидел большой чёрный кот. Это был не простой кот. В Тамбове разводили тогда особый сорт кошек – помесь кошки с куницей. Такую кошку прислал Марии Модестовне её брат Василий Модестович. Кошку звали Бобкой. Она была обычного кошачьего сложения, может быть, немного длиннее, но мастью совершенно походила на куницу. Она одна давила крысу, на что идёт не каждый кот.

Чёрный кот на шкафу был её сыном и отличался особой дикостью. Он долго следил за жестикуляцией Виктора Модестовича и наконец изловчился и прыгнул ему на голову. Виктор Модестович был очень испуган и сказал, что больше не придёт, пока этот проклятый кот здесь живёт.

Героем следующего события был Глеб. Неизвестно по каким причинам, но он решил бежать в Америку. Где она находится, и как в неё попасть, он не знал, но было ясно, что надо прежде всего выйти из дому, а там расспрашивать и "язык до Америки доведёт". Глеб предпринял два предварительных шага: он стянул полкурицы и французскую булку и спрятал их "на дорогу" в свой шкафчик. Во-вторых, он рассказал всем, кроме мамы, по секрету под честным словом о своём проектируемом бегстве. В числе его доверенных были и бабушка, и Дарья. Бабушка отнеслась к данному честному слову серьёзно и целый день плакала.

– Отчего вы, мамаша, всё плачете? – спрашивала Мария Модестовна.

– Не могу, Маша, сказать.

Вечером, когда Дарья пришла спрашивать, что готовить завтра на обед, а Глеб случайно открыл свой шкафчик, мать заметила курицу и булку.

– Что это за запасы?

– А это, барыня, он в Америку бежать собрался.

– Дарья, ты же слово дала, – укоризненно сказал Глеб.

– Вот, Маша, ты спрашивала давеча, отчего я плачу. Я плакала от того, что Глебушка из дому уходит, а сказать тебе я не могла. Я слово ему дала.

– Видишь, какой ты негодный мальчишка, – сказала Мария Модестовна,– бабушку плакать заставил.

Бегство так и не состоялось.

В это время центр интересов Глеба переместился. Кто-то подарил ему "Книгу Чудес". В ней были записаны мифы древних греков. Геройские подвиги Геркулеса, Тезея, Персея, Беллерофонта были не только описаны, но сопровождались ещё иллюстрациями. Царь Эгей стоял на скале, ожидая рассеянного Тезея, который забыл заменить чёрные паруса белыми. Тезей шёл по лабиринту, держась за нить Ариадны. Минотавр бежал на свою жертву, наклонив бычачью голову. Теперь все чудища, Горгона-Медуза, Немейский лев, разбойник Прокруст, снились Глебу каждую ночь. Он боялся идти спать. Вылечился он самовнушением.

– Буду помнить, что это только сон.

И действительно: снится ему Минотавр, бежит он прямо на Глеба и прокалывает его рогами, а Глеб смеётся: "Шалишь брат, это только сон, я тебя не боюсь". И страшные сны исчезли.