"Патриарх дикой жизни"

    Небольшой рассказ об одном из самых практичных и неординарных представителей этого дикого времени может быть небезынтересен.

    Отличные способности, знание закона, невероятно деятельная натура и не менее деятельный образ жизни первое место в этом диком мире обеспечили по праву за Николаем Николаевичем Сущевым, изображенным, если не ошибаюсь, Атавой и Боборыкиным под именами Орел и Саламатов.

    Он и был патриархом дикой жизни. Не легкомысленный и легковесный прислужник в этом храме, но полный достоинства и очень влиятельный человек, можно сказать не преувеличивая, почетный член в самых избранных деловых кругах Петербурга.

    Сущев был уже немолодым человеком, он был выпускником Школы правоведения и в свое время служил обер-секретарем или обер-прокурором Сената, точно уже не помню. В тяжбе между двумя польскими магнатами он ухитрился быть негласным поверенным не одной, а обеих сторон. Дело, как видите, если не чистое, то беспроигрышное. Проигравшая сторона, надо полагать получившая заранее некие гарантии от Сущева, представила все необходимые доказательства министру юстиции Замятнину, плохому администратору, но отличному и честному человеку. Дело было вскоре после введения судебных уставов. Замятин вызвал Сущева к себе.

    Чтобы оценить последовавший между ними разговор, всю красоту этого разговора, надо представить себе Сущева. Даже в начале нынешнего века фигура Сущева была известна всем в Петербурге, начиная от извозчиков и школьников и кончая Царем. Вообразите себе непомерную тушу бегемота, красную рожу с ярко-рыжей бородой и волосами, хитрые маленькие глаза поросенка - и вы получите его портрет. Ездил он из кокетства на рыжих, как он, лошадях, с рыжим кучером, в санях, покрытых рыжей полостью. Выезд этот знал весь Петербург.

    Показал Замятин Сущеву письменные доказательства. Тот не спеша надел пенсне, не спеша прочел, с сожалением посмотрел на министра и с прискорбием покачал головой:

    - Попались вы, Ваше Высокопревосходительство. Что же вы полагаете делать? Положение ваше прямо трагичное.

    Замятин изумился:

    - Мое? То есть ваше.

    - Мое? Почему?

    - Я вас отдам под суд.

    - Э, полно, Ваше Превосходительство. Разве такой скандал допустить возможно? Судебная реформа, святость суда, неподкупность судей - и вдруг сам обер-прокурор Сената замешан в такой грязи. Подумайте только.

    Замятнин подумал.

    - Сегодня же подайте прошение об отставке.

    - Могу, но только под двумя условиями. Увольнение с чином тайного советника и с придворным званием. Иначе не согласен.

    Требования его были исполнены.

    Эту историю я слышал своими ушами - не поверите, от кого,  - от самого Николая Николаевича Сущева. Под веселую руку он любил рассказывать, «как он поразил воображение наивного Замятина» 48*.

    Сущев, выйдя в отставку, начал орудовать и, благодаря своим юридическим знаниям, связям в административных кругах, выдающемуся уму и выдающемуся нахальству и гениальной беззастенчивости, вскоре стал великим человеком. Он писал уставы для акционерных обществ, за что брал сотни тысяч, директорствовал везде, за что получал тоже сотни тысяч, а главным образом «проводил» дела с душком или без оного, за что уже цапал иногда фантастические куши. И несмотря на это, денег у Сущева не было. Он после смерти семье состояния не оставил. На бирже он не играл, за свой счет дел не делал, а заработанные десятки миллионов проел, пропил, проиграл в карты, истратил на кокоток, извел бесследно. Любовниц он держал по нескольку разом и развлекался еще на стороне. Что он мог выпить и съесть, вернее проглотить, уму непостижимо: на десять человек с избытком хватило бы.

    Раз мы с Сущевым в одном поезде должны были ехать в Одессу. Я пообедать не успел и подошел на вокзале к буфету, чтобы закусить, когда приехал Сущев, как он мне сказал, прямо с заказного обеда от Донона. На буфете стояли два громадных блюда с расстегаями, которые Никита Егоров, известный повар Николаевского вокзала, делал восхитительно. Я съел один и похвалил.

    - Почем возьмешь?  - спросил Сущев у буфетчика.

    - Пятнадцать копеек.

    - Дурак, я спрашиваю, что возьмешь оптом.

    - За блюдо?

    - За оба.

    - Столько-то.

    Сущев уплатил и начал один за другим бросать в пасть, вернее прямо в утробу, потому что даже не жевал,  - и вмиг все проглотил.

    - Еще есть?

    - Нет.

    - Жалко, пирожки очень хороши.

    И во всем такой размах. Приехали в Одессу и вечером ужинали с актрисами. Накануне выпал снег, и установилась на редкость хорошая санная дорога. Одна из дам выразила сожаление, что нет троек. «Хорошо бы прокатиться». И он тут же телеграфировал в Москву выслать четыре тройки. Когда они прибыли, снег уже сошел. В другой раз после маскарада за ужином у Пивато на Морской одна из масок пожелала сыграть на фортепиано какую-то шансонетку.

    - Дай нам кабинет, где есть инструмент.

    - Все заняты.

    - Ну, пошли напротив к Гроссману и купи.

    Разбудили Гроссмана и часа через два привезли. Мы уже одевались, чтобы ехать домой.

    - Что прикажете с фортепьяном делать, Николай Николаевич?

    - С фортепьяном? Возьми себе на чай.

    Обобрать акционерное общество, конечно на законном основании («работа у меня чистая,  - говорил он,  - когда Сущев орудует, и комар носа не подточит»), ему ничего не стоило. Но, подвернись бедный, он опустит руку в карман, вынет, не считая, полную горсть бумажек и сунет.

    На одном из общих собраний, на котором и я присутствовал, оказалось нужным сделать важное постановление, которое нужно было потом сообщить министру. Проект прочли.

    - Ну,  - сказал Сущев,  - в этой редакции едва ли пройдет.

    Попросили его проредактировать. Он согласился, сказав, что это будет стоить десять тысяч.

    Сущев засел, принял глубокомысленный вид, долго возился. Публика мало-помалу разбрелась. Он переставил несколько слов, сделал несущественные изменения, опять перечел.

    - Ну, теперь хорошо.  - И подал председателю бумагу: - Велите переписать.

    - Что вы, Николай Николаевич, столько времени возились с таким вздором?  - спросил я.

    - Нельзя, батенька, нужно же внушить этим идиотам, что без помощи Сущева ничего путного не выйдет.