МОЁ ТРИНАДЦАТОЕ ЛЕТО
В начале 1943 г., сразу после победы Красной армии в Сталинграде, все эвакуированные на просторах СССР встрепенулись и стали готовиться к возвращению. Мы четверо (я, моя мать, тётя Марфа и её сын Юра) в конце мая покинули село Колосовку (бывшего Тарского округа) и на пароходе прибыли в Омск. Областное НКВД не признало и отобрало у нас пропуска, выданные сельскими властями, и мы переночевали, а потом и остались жить надолго в еврейской семье Ивановых, глава которой, некая Катька, была товаркой Марфы по службе в Наркомземе. При Катьке было двое детей – девятилетняя Люда и семилетний Толя.
Они жили в проходной комнате на первом этаже многоквартирного дома с некоторыми городскими удобствами (водопровод, канализация), с окнами, выходящими на брандмауэр, т.е. всегда без солнца. В тупиковой комнате, чуть поменьше, солнечной после обеда, ютилась семейная пара белоруса Краузе, поплатившегося ссылкой (но и избежавшего призыва в армию) из-за немецкой фамилии.
Как известно мне (но не широкой публике), многие белорусы, стыдясь своих, как им казалось, некрасивых и плебейских фамилий, изменяли их на «европейский» лад: Гастыла – Гастелло, Бабарыка – Боборико, Пашина – Пашино (с ударением на последнем слоге!) и т.д. Вот и в данном случае было нечто подобное.
Этого Краузе я помню только лежачим. У него на теле были огромные фурункулы и карбункулы. Мне их показали, поднимая марлю и бинты. Я радовался, что у меня чирьи маленькие и всегда в единственном числе: пока не прорвёт один, не зарождается другой. И до карбункулов дело не доходило. Разве что под мышкой; моя мама называла это «сучье вымя».
С сестрой Марфой моя мать тут же поссорилась, и наши родственники нас покинули; о тёте Марфе позаботился родной Наркомзем. Я и мама поселились на кухне. Мы уже думали, что нас не пустят в Москву и надо выбирать новое место жительства. По школьному атласу 1941 г. я выбрал Фергану: там тепло и много фруктов.
Мы с мамой спали на кухне, рядом с плитой и уборной. Мама поступила на работу в артель инвалидов (сама таковым не будучи). Они пекли пряники, делали морс и квас. Этими продуктами и зарплату выдавали. Маме полагалось 10 л кваса и 10 л морса в месяц. Наверно, и деньги какие-то получали, но главное – продовольственные карточки.
Дальнейший текст сочинён мною в начале 1950-х гг. по материалам мемуаров, написанных в конце 1949 г. В квадратных скобках – вставки 2021 г., тоже основанные на первых мемуарах. – Б.Р. 6.04.2021.
Моё знакомство с Людой состоялось в первое же утро. Мы всем семейством лежали на полу, просыпаясь.
– Люда, познакомься с новым мальчиком.
– Какой же это мальчик, он совсем маленький.
Я встал и степенно вытянулся во весь рост. Я был выше её! Люда посмотрела на меня с уважением. Так зародились наши сложные отношения, в которых была и дружба, и вражда, а лейтмотивом был «секс».
Люда была довольно милой девочкой со смазливым личиком. Для своего возраста она имела крупные размеры. Ей можно было дать лет одиннадцать-двенадцать. [На голове у неё был ёжик, отросший после школьной стрижки наголо. Его было приятно гладить.
Люда потрясла меня, когда сделала шпагат и ткнула себя пальцем:
– Надо, чтобы это место коснулось пола].
Соседки сразу же предупредили мою маму и тётю Марфу, что Люда и Толя – развращённые дети, «они промеж собой как муж и жена живут». Моя мама только посмеивалась, передавая мне удивительную сплетню, но меня это очень возбудило.
Нередко брат и сестра закрывались в своей комнате и меня туда с кухни не пускали. В приоткрытую мною дверь летели банки, коробки, ножи, ножницы и прочие опасные предметы.
При всех моих стычках с этими детьми сестра становилась на сторону брата и мне приходилось драться с двумя. Помню, как я однажды обрабатывал веником их лица, оттесняя врагов вглубь прохода между домом и брандмауэром. Бесёнок Толька душераздирающе вопил, он меня кусал и царапал! Люда ревела, заливаясь слезами.
– Жиды! Жиды! Хаимы! – кричал кудрявый еврейский мальчик. – Бей жидов, спасай Россию!
Он и на мою маму кричал:
– Пархатая жидовка!
Ну, как объяснить этим дуракам, что евреи – они, а не мы!
Но когда этот зверёныш бежал во двор играть со своими ровесниками-малышами, его сестра без возражений оказывалась в моих нежных объятиях. Мы валили друг дружку на кровать (единственный предмет мебели в этой части квартиры, где не было даже стола и стульев). Я сажал Люду к себе на колени и на руки и жадно целовал.
– Александра Михайловна! Смотрите, как Боря меня любит!
По вечерам, когда приходила с работы Катька, начиналось настоящее представление. Толька, раздевшись до нага (на правах малыша), т.е. сняв трусы, «сверкал задницей», бегал из угла в угол и кричал как зверь или дикарь. Мы с Людой возились на полу и на кровати, боролись и кидались подушками.
Кину, кину, кину к ней,
Кину к Людочке своей.
Не теряйте дни златые,
Их не много в жизни сей.
Когда наши телодвижения становились слишком натуральными, любовавшиеся своими чадами мамаши делали замечание, что нельзя переходить известные границы.
Весёлое было времечко! Оно закончилось для меня, когда я впоследствии пытался добиться от Люды большего. Я сделал ей недвусмысленное предложение – чтобы она отдалась мне за несколько литров морса. Люда не согласилась и пожаловалась моей матери. Та приказала мне не приставать к девочке и пригрозила, что пожалуется моему отцу [который находился в Москве и собирался нас из эвакуации вывезти].
Меня оторвали от Люды и отправили в пионерлагерь, в берёзовой роще на берегу Иртыша, к югу от Омска. Издевательства мальчишек, три или четыре бессонные ночи в спальне, затянутой сеткой (не от комаров, а от летучих мышей!), и я по-пластунски, как учили пионеров, пролез под колючей проволокой и бежал из лагеря. Я шёл босиком в одних трусах 14 км. Это был мой первый поход…
* * *
[Моим приятелем во дворе был некий Юра Лященко, не более чем на год старше меня, сын красного командира из тех, которые в 1940 г. присоединили Бессарабию. Они целый год жили в Комрате. На территории, пока что отгороженной пропускным режимом, освободители установили «золотой» курс рубля, как в царской России, и сказочно обогатились. Золотые часы стоили 15 рублей. Юрина мама шла на рынок с одним советским рублём и набивала огромную корзину, которую несли домой слуги. В Москве в то время за 15 рублей можно было купить два десятка яиц, кило колбасы или литр подсолнечного масла. Средняя зарплата простых трудящихся составляла около 350 р. в месяц.
Юра научил меня считать по-румынски, и я полюбил этот язык. Побывал я в конце ХХ века и в Комрате, и в Румынии].
Юру я считал в некотором роде счастливым и ему завидовал: его уже три раза пытались «совратить» девочки!
Первый случай был ещё до Бессарабии. Малышка лет пяти-шести сказала:
– Давай тыка`ться.
– Как это?
– Как взрослые делают.
Юра догадался, что ему предлагают что-то нехорошее, и пожаловался своей маме. Безнравственной девочке попало от её родителей.
Второй раз, когда Юре было лет семь-восемь или девять, его пригласила к себе девочка лет тринадцати, юная пионерка. Она заперлась с ним в комнате, разделась, улеглась на кровать и подробно рассказала, что надо делать. Юра поблагодарил свою учительницу за теоретический урок, но приступить к практическим занятиям отказался. Однако на сей раз он, как порядочный мальчик и хороший товарищ, от доноса на развратительницу воздержался.
И, наконец, третий случай имел место совсем недавно, уже здесь, в Омске, на нашем дворе! В доме, где жил Юра, обитала семья какого-то члена правительства. (В Омск было эвакуировано много советских правительств – союзных и автономных республик). Юра с восторгом рассказывал, как их хорошо снабжают.
– Приходишь в магазин, а там всё, что душе угодно, – пирожные, торты…
Недавно они заказали торт величиной с противень.
Их девочка лет двенадцати-тринадцати была большой приятельницей Юры. Я сам её видел, когда бывал у них, но мне она показалась невзрачной. А Юра ей очень нравился. И вот однажды она предложила:
– Пойдём, Юра, мою писдёну смотреть!
Дети удалились в сарай, и там девочка стала с молниеносной скоростью спускать и поднимать трусики. Но Юра и тут остался непоколебимым.
– Ты знаешь, Борис, ведь это всё-таки гадость. Подожди, придёт время, будем мы взрослыми, тогда можно. Тогда мы чувствовать будем иначе, будем любить как взрослые.
Но у меня было иное мнение. Юра казался мне недостаточно чувственным. Не преждевременное желание подражать взрослым, а вполне независимое влечение тянуло меня к девочкам. А девушки старше 16 лет казались мне взрослыми и в круг моих желаний не входили. Меня всегда привлекали малолетние, они же более красивые и нежные, их ласкать очень приятно.
Конечно, когда мы станем взрослыми, то будем любить и взрослых, но малолетних вряд ли попробуем, да это и преступлением считается. А сейчас, пока мы сами числимся детьми, почему нам нельзя любить девочек своего возраста и моложе? На то нам и дано отрочество, чтобы его использовать. Каждый возраст имеет свои прелести, которые никогда более не повторятся. «Блажен, кто смолоду был молод».
* * *
По вечерам на соседнем дворе, ближайшем к берегу Иртыша, в саду, устраивались игры не то в войну, не то в борьбу. Смак этой игры состоял в том, что мальчики валили на землю девочек. Я тоже в этом участвовал. Не скажу теперь, кто кого валил чаще, я девочек или они меня, но то и другое мне было очень приятно.
Серьёзные дела молва связывала с Лидой. Ей было тринадцать лет. Она – не эвакуированная, а из семьи омичей, живших тут в своём частном доме. Лида собирала сливки мужского общества. Ореолом героизма был окружён хулиган Герка. (Впрочем, хулиганами мне казались все неинтеллигентные и грубые мальчики). У Лиды была большая клиентура. С ней знался даже один двадцатилетний парень.
Дела творились в укромном месте между сараем и нашим брандмауэром, продолжавшимся и на другой двор. Время насыпало там земли и всякого мусора так, что до крыши сарая оставался один метр.
Лида принимала сразу по нескольку мальчиков. Герке, как говорят, она даже заплатила пять рублей и дала кулёк семечек в придачу.
Лида была стройная, загорелая, хорошо сложенная и сильная девочка. Мне было во всех отношениях далеко до неё. Она не согнувшись несла из [уличной водопроводной] колонки коромысло с двумя полными вёдрами, я же [в деревне] с трудом тащил одно ведро. Я с чувственным уважением посматривал на её крепкие, стройные ноги…
Для «Проза.ру» 6 – 9 апреля 2021 г.
