Заявление в милицию

ЗАЯВЛЕНИЕ В МИЛИЦИЮ

Начальнику 45 отделения Милиции гор. Москвы

от гр. Родомана Б.И., проживающ. в гор. Москве по 1-й Мещанской ул. д. 47 кв. 17.

Заявление

        Мне 66 лет, из них 53 года я живу в Москве, в настоящее время – пенсионер и работаю педагогом при клубе з-да Москабель, сын учится на 4 курсе геофака Москов. Государств. Университета, жена домашняя хозяйка.

        За всю свою полувековую жизнь в Москве я никогда не подвергался таким оскорблениям и хулиганским преследованиям, какие терплю я и моя семья от жильца этой квартиры гр. Степанова Н.Н., который систематически пьянствует, дебоширит, оглашает квартиру днем и ночью нецензурной бранью и криками: «Я член партии, я депутат – бей евреев».

        Я русский, жена украинка, девичья ее фамилия – Ткачева, а между тем мы не можем войти в кухню, в коридор, чтобы сейчас же не выбежал гр. Степанов и не раздалась площадная брань и выкрики: «вот пошла жидовка, вот пошел еврей» и так далее и все без конца в таком роде ежедневно, ежечасно.

        Моя выдержка и терпимость к таким выпадам гр. Степанова очевидно ему надоела и он решил перейти от слов к делу, к физическим действиям:

        28 августа гр. Степанов после дебоширства и драки в своей комнате со своей семьей (где он разбил дорогое бемское стекло в двери своей комнаты – и сейчас дверь закрыта тряпкой) он выбежал в коридор с теми же криками. Когда я ушел за милицией, он выбежал на площадку парадного хода и бросил с верхней площадки лестничной клетки железное корыто с песком на моего сына, стоявшего в это время на нижней площадке в ожидании моего возвращения с милиционером.

        Когда я пришел с двумя милиционерами (один с поста у сберкассы дом № 45, другой с другого поста), гр. Степанов убежал через черный ход, а когда милиционеры ушли, его впустили обратно и ругань и издевательство продолжились. К счастью, хулиганский поступок с корытом обошелся благополучно, так как мой сын вовремя уклонился от грозившей ему опасности, но брошенное к дверям нашей площадки указанное корыто видели приглашенные мной постовые милиционеры.

        30 августа мой сын, возвращаясь домой, как всегда позвонил нам условным длинным звонком. Не успел я выйти на звонок, чтобы открыть дверь, как гр. Степанов, опередив меня, сам открыл дверь и, увидя моего сына, сейчас же захлопнул с силой дверь и закричал «не пущу евреев» и стал его выталкивать. Я опять пошел за милиционером (на этот раз с поста у 110 отдел. почты). Но результаты те же: трусливый хулиган скрылся через черный ход.

        Я никогда не предполагал, чтобы отъявленный хулиган, называя себя членом партии, мог так безнаказанно, пользуясь поощрением и покровительством части жильцов, позорить это звание, дискредитировать политику партии, насаждая в квартире, в столице Москве, антисемитизм, выбрав для этого жертвой мою семью, фамилия которой, к несчастью, оканчивается на «ман». Если же он не член партии, то тем более должен отвечать за пользование высоким званием члена партии как за шантаж.

        Убедительно прошу Вас принять меры к прекращению хулиганских выпадов со стороны гр. Степанова, оградив меня от оскорблений и издевательств и дать мне и сыну возможность спокойно работать.

Б. Родоман  [разборчивая подпись]

Послесловие

Бориса Борисовича Родомана

        О времени написания этого заявления можно судить по тому, что упоминаемый в нём я учился на IV курсе геофака МГУ в 1953/1954 г., а описанный эпизод произошёл 28 августа. По возвращении из Бурят-Монгольской экспедиции СОПС АН СССР я был несколько дней в Москве, участвовал в церемонии открытия нового здания МГУ на Воробьёвых (тогда – Ленинских) Горах и уехал в Ленинград 2 сентября 1953 г. Если отец мог считать, что я остаюсь студентом IV курса до начала занятий на V курсе в октябре, то действие происходило бы в 1954 г., но это исключено, потому что в начале сентября 1954 г. года я был в Прикаспийской экспедиции МГУ.

        Компьютерный набор сделан мною с написанной рукой моего отца копии, на которой дата не стоит.

        Эпизод с корытом был апогеем в истории буйства Коли Степанова, потому что никаких других случаев его нападения на меня я не помню. Он в общем меня никогда и не ругал, и я с ним не разговаривал. Я был достаточно изолирован от соседей моими родителями, особенно же матерью, сам на кухню выходил редко.

        В конце концов милиционеры гр-на Степанова поймали, его предали суду и дали ему семь лет. Но не за хулиганские нападения на нас, а за сопротивление милиции при задержании в пьяном виде (брыкался и ругался).

        Родители Степанова на нас не обозлились и, похоже, аресту сына были только рады; очень уж хотели от него отдохнуть. Но тут надо сказать, кто были эти люди. Они, как и мы, жили в хорошей комнате нашей квартиры, т.е. в одной из трёх «хозяйских»  комнат, которые занимал дореволюционный жилец Мищенко (с ним мы поменялись жилплощадью в 1936 г.). У него эта комната с эркером и застеклённой дверью служила гостиной. В остальных двух комнатах, примыкавших к кухне с её чёрным ходом, до революции жила прислуга, а в советское время ютились две семьи  в гораздо большей тесноте, чем я и мои родители в своих двухкомнатных «хоромах» площадью 30 м. Естественная зависть соседей к нашим жилищным условиям не могла не подогревать вражду.

        Отчим Николая Степанова, Фёдор Николаевич Хазов, староста нашей квартиры, был мощный, солидный старик, благообразного вида; родом из Волыни, но чисто русский. Его жена, Наталья Степановна, была из псковских крестьян  и говорила со следами диалекта: рути, ноди, саподи, штути, брюти, пироди. (Я напевал этот набор слов как песню). Она выглядела здоровой, «потому что росла на натуральной деревенской сметане и только что снесённых яйцах». Фёдор Николаевич ежедневно выпивал четверть литра водки, от него всегда несло спиртным, но на поведении это не отражалось. Супруги были спокойными, сдержанными и немногословными, никогда из себя не выходили. Их семья была единственной, с которой моя семья, точнее – моя мать, нормально общалась. Они были бытовыми посредниками между нами и остальными двумя семьями – нашими врагами, но «идеологически» (культурно и ментально) находились в их «лагере». А вот сынок и пасынок у Хазовых, т.е. Коля Степанов, вырос непутёвым. Он никем не стал и неизвестно чем занимался.  Женой и детьми он не обзавёлся.

        Когда началась война в 1941 г., соседи ждали прихода немцев с надеждой захватить нашу жилплощадь.

         – Ну, что, Борис Иосифович! – говорил Хазов. – Хозяин идёт!

        Но мой отец, отправивший меня и маму в эвакуацию (1941 – 1943) сам Москвы не покидал, даже в знаменитый критический день паники 16 октября 1941 г.

        Фёдор Николаевич прожил 92 года. И жил бы ещё, если бы на него не наехал мотоцикл. После этого пролежал в больнице три месяца. Ему туда приносили водку, смешанную с апельсиновым соком.

        Отсидев семь лет, Коля Степанов вернулся в нашу квартиру доживать свой век с овдовевшей мамашей, Натальей Степановной. За звуконепроницаемой стеной толщиной 8 см обитал и я со своей тоже овдовевшей матерью. Отношения с гр-ном Степановым у нас установились хорошие. Он подарил нам сувенир – помятую алюминиевую мисочку, служившую ему в местах заключения.

        В 1977 г. наш дом с коммунальными квартирами расселили. В нём получили пяти- и шестикомнатные квартиры служащие московской городской администрации. Моя семья, к тому времени слегка размножившаяся, поселилась в Марьиной Роще. Моя мать пригласила Колю Степанова сверлить бетон для развески штор или чего-то ещё, но он был уже так слаб, что не смог держать дрель, руки у него дрожали. А дрель теперь освоил я. У меня наступил многолетний период обустройства в разных квартирах и собственноручного изготовления не только полок и стеллажей, но даже целых шкафов и тумб.

        Вскоре после визита в Марьину Рощу Николай Степанов скончался.

        Давно умерли почти все герои моих воспоминаний о советском быте и коммунальной квартире. Жив только я, мне уже 88 лет и 3 месяца.

        Написано и подготовлено для «Проза.ру» 27 августа 2019 г.

        Мне уже 89 лет и 7 м-цев. -- Б.Р.  29.12.2020.