…Надежда Тимофеевна (и это видно уже на примере её посвящения Хлобыстову) никак не могла не отозваться творчеством на госпитальный период — когда ей привелось не однажды выступать перед ранеными и выздоравливающими бойцами. Сильнейшее впечатление произвели на неё и отдельные личные встречи с пилотами и пехотинцами, с партизанами и партизанками-пулеметчицами, — с увенчанными и тогда ещё начинающими героями… Их рассказы — о битвах, походах и удивительных случаях на войне, — рассказы, документально подтверждённые их ранами и ожогами, были для неё и драгоценны и страшны одновременно. Она их нам потом пересказывала. И сами по себе пересказы эти являлись неотразимыми, вдохновенными рапсодиями, так как в них заключался не только блеск мастерства, но и не кончавшаяся (никогда не кончившаяся) потрясённость самого пересказчика. Самого поэта.
Именно Монинским госпиталем было навеяно моей матери стихотворение «Танкист». Написанное уже совсем незадолго до Победы.
Бой отгремел.
Спокойны брови,
Хотя с земли никак не встать…
Ручей хлопочет в изголовье, —
Всё хочет рану зализать!
Он то прохладою помашет,
То свежей искрою блеснёт,
То целую семью ромашек
Над головою развернёт,
И, в самом трепетном участье,
Своей старается струёй
Шептать,
Звенеть,
Кричать о счастье
Над молодою головой:
«Ты жив… Ты жив…
А жизнь, — пойми же! —
Цветок, мелодия, раскат…
Уже победой мир пронизан,
И гимны кроются в ростках,
И встанут голоса в деревьях,
И песня вспыхнет там и тут,
И сонмы звезд,
Как в книгах древних,
С землёю вместе запоют…
И отгремят бои, товарищ,
Бои навеки отгремят;
Когда вокруг рукой пошаришь,
Услышишь, как цветы звенят…»
Танкист лежал. И ночью хмурой
Он жадно слушал через стон
Лесных ручьев колоратуру
И мглистых кедров баритон.
В другом стихотворении, написанном ещё до войны, мать говорила: «Я труженик пера! / И я имею право / На тёмные леса, / На светлые цветы, / На радугу. / На синь. / На бойкие потоки… / На голубой мороз. / На искромётный снег. / На самые широкие дороги, / Откуда льётся мир…»
«Имею право»! Но право — это такая вещь, которую, даже «имея», можно всё-таки не иметь. Не получать и не получить никогда.
Несмотря на усилия всей жизни, Надежде Тимофеевне так и не удалось издать даже маленькой книжечки. Словно бы злой дух заворожил нашу фамилию на долгие времена! Словно бы и впрямь те «три сестры милосердных» (не окуджавские и не чеховские «Три сестры», а как бы шекспировские, из «Макбета»!), заклято молчавшие со мной, ещё в моем малолетстве, открывали теперь «бессрочный кредит» замалчивания — и для моей матери, — для её стихов.
Я-то вырвалась. Вырвалась благодаря молодости, настойчивости (меньше устала), счастливому случаю, добрым людям. Оказалось («И всё-таки она вертится!»), что они всё-таки существуют! Но мать к тому времени как раз покорилась одолевавшей неуверенности, связанной с привычным невезением и, страшась новых разочарований, опасалась теперь и выпускать-то свои стихи из дома.
Свободное копирование
