__________________________________
Утро 5-го июля. Погода все такая же жаркая. Солнце обливает нас палящими лучами и так сильно светит, что глазам больно. Раскаленный воздух дрожит и переливается. Мы подымаемся на бугорок. Перед нами стелется открытая долина. Внизу, верстах в четырех, виднеется кала Ягинь-Батырь. Вокруг нее темнеют густые, тенистые сады, пересекаемые множеством глиняных стенок. Генерал останавливается, слезает с лошади и смотрит в бинокль.
Отряд тем временем подтягивается. Он, было, немного растянулся, а дальше надо идти густой колонной: неприятель близок. До Ягинь-Батырь-калы версты четыре, а там всего двенадцать верст и само Геок-Тепе, где скопилось все население оазиса, по слухам, тысяч сорок текинцев. Есть над чем Скобелеву призадуматься: двигаться ли дальше, или нет? У нас всего 3 роты пехоты да 3 сотни казаков. Правда, есть и пушки, но не надо забывать, что восемь месяцев тому назад наших три тысячи человек с двадцатью пушками пытались штурмовать Геок-Тепе, да и то их со срамом прогнали, причем наши потеряли много убитыми и ранеными. И вдруг, после такого поражения, явиться под теми же стенами, с такою горстью солдат, перед врагом уже самоуверенным и гордым победой? Не наглость ли это? Не дерзкая ли насмешка над неприятелем!
Генерал все продолжает смотреть на долину. Я тоже беру бинокль и смотрю. За Ягинь-Батырь-калой долина постепенно возвышается и образует продолговатый гребень. Так вот за этим-то гребнем, в одном месте, на горизонте, едва-едва очерчивается вершина темного кургана. Курган этот находится в самой крепости Геок-Тепе или, как ее текинцы называют, Денгиль-Тепе.
Неприятеля пока не видно. Кругом все тихо и мертво. Офицеры столпились позади генерала и тихонько разговаривают, а один из них, поручик Кауфман, достал откуда-то желтое противное насекомое, наподобие огромного муравья, насадил на палочку и несет показывать генералу. Что генерал ответил Кауфману, я не слыхал, так как не тем был занят; знаю только, что это за насекомое: это фаланга, я их много видал в Яглы-Олуме. Укушение ее иногда бывает смертельно, а в большинстве случаев заканчивается тем, что укушенное место сильно опухает и болит месяца два.
Через час мы трогаемся дальше. Тут, помню, случилось следующее. Как только мы двинулись с холма и уже порядочно отошли, смотрим, наш военный топограф Сафонов, оставшись на холмике, продолжал снимать на план местность; позади стоял казак и держал в поводу лошадь. Генерал, увидев это, очень рассердился и кричит: "Что за беспорядок, пошлите ему сказать, что здесь не Россия, здесь шагу нельзя отставать от отряда!"
Подъезжаем к Ягинь-Батырь-кале. Она оказывается пустая. Отряд занимает ее и располагается в садах.
Я поскорей отдаю свою лошадь казаку, снимаю с себя все, что было лишнего, ружье, черкеску, шашку, беру бинокль и бегом направляюсь к передней глиняной стенке, взбираюсь на нее и с жадностью смотрю вперед. Отсюда, на горизонте, уже гораздо отчетливее виднеется серая вершина кургана. Долина вся покрыта редким, выгоревшим от солнца, буроватым саксаулом. Вправо, верстах в двух, тянутся все те же горы Капет-Даг; влево -- все те же бесконечные, рыжеватые пески.
В это время, вблизи меня, образуется порядочная толпа офицеров, солдат и казаков. Все они подошли к стенке, чтобы посмотреть, не видно ли текинцев.
-- Воо-о-он текинцы! -- восклицаю я, продолжая глядеть в бинокль. -- Вон еще, еще, ой-ой, сколько их оттуда выползает.
-- А левее-то, майор, видите, сколько их показывается за той калой, -- говорит мне басистым голосом красивый, молодцеватый капитан Полковников, с большими усами, в белом кителе, с шашкой через плечо. Он взобрался рядом со мной на стенку и тоже смотрит в бинокль.
Из-за гребня холма, точно муравьи, начинают появляться текинцы, все конные. Они длинными, темными вереницами спускаются немного в нашу сторону, останавливаются верстах в пяти, слезают с лошадей и собираются в кучи, рассуждать, вероятно, о нашей смелости. Вот двое, похрабрее, подбираются к нам очень близко и останавливаются. Я впиваюсь в них глазами. Тот, что поближе, сидит на превосходной буланой лошади. Черная борода его вокруг смуглого лица ярко оттеняется высокой мохнатой белой папахой; халат светло-коричневый, через плечо шашка, за спиной ружье с рогатками. Он внимательным, гордым взглядом осматривает лагерь. Но вот из передовой цепи кто-то выстрелил в них. Оба текинца, точно ужаленные, бросаются в стороны, затем останавливаются, еще раз пристально смотрят на лагерь и широким, растяжным галопом направляются к своим, размахивая локтями, как крыльями, точь-в-точь как наши мужики.
По мере того, как текинцы выползают из своего гнезда, позади меня раздаются восклицания:
-- Эк их сколько валит, братец ты мой! Сила, да и только! Ровно муравьи, кишмя кишат!
-- А на кургане-то видишь? -- говорит казачий урядник своему товарищу.
-- Где на кургане?
-- Да вон, что возле гор, вон, направо-то. -- И указывает плетью.
Я тоже смотрю по указанному направлению и вижу невысокий курганчик. Его плоская вершина вся покрыта пешими и конными текинцами.
-- И где нам тут с ними справиться!.. -- слышатся возгласы. Много ли нас, всего ничего, а их, вишь, сила какая! Тышчи (тысячи)!
В это время проходят мимо меня два молоденьких офицера, один высокий, хорошенький брюнет, другой низенький, некрасивый, с толстыми губами, в очках. Они толкуют между собой:
-- Три роты, разве этого довольно?.. Что три роты!.. Казаков текинцы не боятся. Только отстань они от пехоты, так их сейчас и изрубят!
-- Да, конечно, -- поддакивает другой, только на орудия да на пехоту и надежда.
Кучка пехотинцев в белых рубахах, подпоясанных ремешками, стоит в сторонке и тоже рассуждает. Один из них зевает, крестится и вполголоса смиренно говорит:
-- Помоги, Господи, нашему генералу уйти отсюда по добру по здорову. Эк их какая сила, все валит да валит, и конца нет!
Другой солдатик, низенький, черненький, усатый, приставил ладонь к козырьку, чтобы удобнее защищаться от солнца, смотрит на толпы неприятеля и, постояв немного, с недовольным видом уходит, ворча себе что-то под нос. Из его ворчанья я слышу только слова: -- "Востры были и до него, да..."
Текинцы, видя, что с нашей стороны нет никакого движения, спокойно сидят и рассуждают. Стенка, где я стою, понемногу пустеет, публика расходится. Я тоже отправляюсь в сад и нахожу своих товарищей под деревом. Они все улеглись отдохнуть.
Неподалеку, под другим деревом, ходит Скобелев, без фуражки, китель расстегнут; Георгиевский крест на черном галстуке ярко выделяется. Делая жесты руками, он что-то диктует полковнику Гродекову. Тот старательно пишет, изредка поправляя очки; иногда же прерывает работу, снимает фуражку, прикладывает указательный палец к лысине и, нажимая им, заставляет скатываться пот на землю, после чего снова принимается за работу.
-- Верещагин! -- слышу голос генерала. -- Я вскакиваю, наскоро натягиваю черкеску, надеваю шашку и бегу.
-- Вам, конечно, известно, что мы завтра предпринимаем рекогносцировку Геок-Тепе. Вы же останетесь здесь, запретесь вон в той кале с командой и в случае нападения должны защищаться во что бы то ни стало. Я на вас полагаюсь. Не забудьте, что кала будет служить нам базой. Вот вам предписание. Ступайте, займитесь укреплением и расчисткой эспланады.
Я отправляюсь к себе под дерево и читаю предписание. Оказывается, что в мое распоряжение назначались полурота красноводского батальона, затем конюхи, денщинки, прислуга, больные и слабые, и так как у всех их были ружья, то всего набралось 70 винтовок. Глиняные стены калы, толщиной около аршина, представляли отличное прикрытие от пуль, но они были слишком высоки, аршина 4 или 5, поэтому пришлось устраивать подмостки, с которых можно было бы стрелять через стены. Всю ночь с моей командой я возился и устраивался. Мы подтащили к стенам фургоны, нагородили на них тесины, балки, деревья, сделали разные приспособления; расчистили эспланаду саженей на 50, т.е. разломали ближайшие стенки, срубили деревья; так что неприятель уже не мог к нам подползти незамеченный. Ворота завалили чем попало и так спешили, что ко времени выступления отряда кала была вполне готова для встречи неприятеля. На один угол стены, к стороне песков, поставили картечницу, которой командовал гардемарин Майер. Воды запасли на целые сутки, и она стояла в ротных котлах посреди калы, прикрытая от солнца прокоптелыми грязными войлоками, которые мы нашли в той же кале.
