ПЛАН НАСТУПЛЕНИЯ
Кругом стола, возвышающегося как остров среди моря, накиданных как попало меховых одежд и всевозможных свертков, сгруппировались матросы с «Литке», корреспонденты и не покидающие нас ни на минуту чукчи. Зa столом над картой сидим мы. Мы, т. е. все наше летное звено. У всех нас усталый, изможденный вид. Только что закончилась сборка самолетов. Работа в открытом поле при морозе в 30° дает себя чувствовать. Руки и ноги ноют, глаза слипаются. Разложенная перед глазами карта то сливается в одно сплошное пятно, то внезапно приближается к глазам так, что резко выступают на ней мельчайшие линии и изгибы. Все находящееся перед глазами кажется, каким-то странным, но не удивляющим сном. Агеенко с лицом, измазанным машинным маслом, Галышев со своей черной бородой и профилем горца, Слепнев, Кириленко, матросы, чукчи, все сидящие и стоящие кругом видны в каком-то тумане. Шум хлопающей двери, жалобное гуденье за окном ветра и разговоры стоящих сзади доносятся словно откуда-то издалека. Я знаю сознанием, что сейчас решающая минута нашей экспедиции, что сейчас авиационный совет, на котором мы должны окончательно решить маршрут и порядок наших полетов, но усталость и бессонные ночи окутывают меня крепкой паутиной. С трудом, тараща глаза, я вижу, что я не один: все работавшие по сборке самолетов находятся в таком же состоянии. Вот например матрос Каунин, помогавший на моем самолете, почти засыпает стоя. Закрывая глаза, он начинает медленно клониться на Агеенко, потом, потеряв равновесие, резко дергается и, виновато улыбаясь, оглядывается по сторонам. Да, сейчас бы поспать… Только полчасика…
Я слышу, как сзади меня говорят о погоде. Для нас погода — это вопрос жизни и благополучного полета. Будет хорошая — мы завтра летим. Будет шторм или туман — мы будем сидеть и ждать.
Я слышу, как кто-то сзади меня спрашивает чукчу:
— Ну как по-твоему, Анчо… какая завтра?..
Некоторое время чукча молчит, очевидно взвешивая в уме одному ему известные приметы, потом слышится его успокаивающий ответ:
— Хорошая будет… Ветер с моря сильный, сильный будет…
Мы все смотрим на бедного чукчу недоброжелательно, как будто бы от него зависело преподнести нам хорошую или плохую погоду. Чукча совсем не ожидал такого оборота дела. Смутясь, он что-то хочет сказать, но, ничего не выдавив из себя, прячется за спины своих товарищей.
Все снова возвращаются в карте. Я также наклоняюсь и слежу за кончиком карандаша, которым Слепнев водит по высоким хребтам и снежным пустыням. Слепнев продолжает:
— Агеенко, как решили, забросим на Колюченскую губу, там нам придется сделать промежуточную базу для посадки самолетов. Значит, окончательно, идем так: мыс Ногликан — озеро Жигун, затем крест Беляка или могила Анкилонов— мыс Ванкарем… Во время полета самолеты все время держатся в поле зрения друг друга. В случае вынужденной посадки одного садится другой… Оружие, запасные части и продовольствие распределяются поровну… Так, ребята? Возражений нет?
У нас ни у кого нет возражений.
Слепнев несколько секунд смотрит на нас, потом на чукчей. Чукчи тоже очевидно согласны с мнением начальника. Они одобрительно кивают головами.
Остановив свой карандаш на Северном мысу, там, где большим крестом обозначена стоянка «Ставрополя», Слепнев добавил:
— Пассажиры будут вывозиться в порядке, намеченном на судне: сначала тяжело больные, потом женщины и дети. Машины должны быть готовы к рассвету…
Все смотрят на нас, механиков, с выражением, которое яснее слов говорит: «Ребята, не подкачай!» Мы с Эренпрейсом глядим друг на друга. У нас мысль одна: «Рассвет не за горами, на аэродром надо сейчас же». А где-то далеко шевелится мысль, которую я сейчас же стараюсь прогнать: «Хватит ли сил?»
Свободное копирование
