В ОТКРЫТОМ МОРЕ
Море спокойно, но бьет сильный ветер и колет морозными иголками лицо. «Морские волки», которые тут же срочно среди нас обнаружились, говорят, что будет шторм. Я пока в такой определенной форме своего мнения не высказываю. Когда будет, тогда посмотрим, а сейчас можно только сказать, как обычно говорит бюро погоды: «Возможна облачность и выпадение осадков, но также не исключена возможность и ясного дня»…
Выйти в полярную экспедицию в ноябре месяце — это совсем не такая уж простая штука. Ни одно из иностранных судов никогда не решалось заходить далеко на Север позже 1 сентября, и наш рейс в ноябре месяце к бухте Провидения был исключительным и первым в истории северных плаваний. Было совсем неудивительно, что на команду «Литке» и на нас матросы стоящих на рейде иностранных судов смотрели, как на людей, готовящихся сделать какой-нибудь замысловатый, рискованный трюк.
Идя в такое плавание, рассчитывать на гладкое море конечно довольно наивно. Но зачем же на первых порах, когда и отдохнуть от земли как следует никто не успел, пугать штормом?..Ужин в большой с низким потолком кают-компании прошел весело и оживленно. Все делились своими впечатлениями о проводах и отвале, обсуждали возможности полетов к «Ставрополю» и говорили о предполагаемом шторме, а ужин был такой, каким может быть только первый ужин в открытом море, на судне, идущем в полярное плавание. Сегодняшний день переходный, а завтра мы уже должны войти в нормальную жизнь ледореза. Усталость и волнения, сопровождавшие наш выход, дают себя чувствовать. Наступила реакция. Ноги и руки слабеют, глаза слипаются.
Говорят, ночью было сильное волнение. Возможно, что и было, но я спал, как убитый, и никакого волнения не испытывал. Наше помещение — это бывшая адмиральская каюта. Кругом красное дерево, бронза, блестящие иллюминаторы и наши койки, равнодушные к адмиральской роскоши, в два этажа привинченные к стонам. Здесь нас живет восемь человек. Из них шесть нашего летного звена и два корреспондента: один — из Владивостока, другой—от «Комсомольской правды», тов. Том.
Наша жизнь стала входить в нормальную колею. Мы вставали по гонгу, чай пили по гонгу, завтракали по гонгу. Если так будет продолжаться, то жизнь на «Литке» многих из нас приучит к пунктуальности. Нас никто не тянет с постели, потому что паша работа впереди, но если мы встанем на полчаса позже, то стол в кают-компании найдем уже чистым и прибранным.
После завтрака мы осматривали «Литке». Мы ходили от носа и до кормы, где стояли наши самолеты, спускались в машинное отделение, где сквозь решетки нас обдавало жарким дыханием машин, поднимались на верхнюю палубу и заглядывали в капитанскую рубку. Там капитан Дубницкий. наклонившись над маленьким столиком, разглядывал сильно потрепанную и видавшую виды карту Северного моря. Смотря на Дублицкого, даже самый трусливый человек, боящийся воды, может сразу успокоиться. Это один из тех людей, кого закалили северные штормы и суровый климат Арктики. Он всегда спокоен и серьезен. Когда, заложив руки за спину и широко расставив ноги, он спокойно смотрит вперед, то кажется, что, случись ему самому столкнуться с айсбергом, неизвестно еще, кто из этого столкновения выйдет целым.
Берега уже давно не видно, но кругом нас, как что-то еще связывающее с землей, летают массами чайки и альбатросы. Забавно смотреть, как они камнем падают к самой воде, резко поднимаются, делают крутые виражи и подолгу парят на длинных красиво изогнутых крыльях. В их полете мы видим много родственного с нами. Смотря на них, мы сравниваем их «высший пилотаж» с нашим. Интересно, меняется ли у них «управление рулями» при виражах, так же как и у нас, и могут ли они сделать переворот через крыло или классическую мертвую петлю. После недолгого сравнения мы все-таки решили, что чайкам далеко до нас. Кроме того птица — существо индивидуальное. Летает она не плохо, но коснись дела—и она даже своего собственного птенца не может куда-нибудь переправить.
Море относительно спокойно, но «Литке» все-таки слегка покачивает. Качки я никогда не испытывал, и меня море всегда немного беспокоило: буду ли я «того». Пока, кажется, ничего. Наше летное звено также держится бодро. Может быть, большую роль в этом сыграла наша воздушная тренировка с туркестанскими и сибирскими «ямами и болтовней».
Каюта радиста помещается рядом с нашей адмиральской. Через топкую переборку, ни на секунду не замолкая, как задавленная крыса, пищит радиоаппарат: тире… тире… точка… тире… Звук — весьма и весьма тошный. Невольно представляю, как на пашу высокую антенну роем салятся поздравления, приветствия, пожелания, сводки о погоде и точные приказания.
Наша первая остановка будет в японском порту Хакодате. Там мы будем грузиться углем и пополним зимовочные запасы. Нас всех интересует Хакодате, — ведь это все-таки заграница, где мы никогда не были и о которой у нас созналось представление довольно-таки смутное.
Хакодате — это последний культурный центр, а дальше ужо пойдет безлюдие и льды.
