авторів

1427
 

події

194062
Реєстрація Забули пароль?
Мемуарист » Авторы » Eugenia_Shor » Стоило ли родиться... - 18

Стоило ли родиться... - 18

15.09.1931
Москва, Московская, Россия

Рассказывая о пестроте улиц Москвы, я не сказала об одном элементе, увеличивавшем еще больше эту пестроту, — о похоронах. Лавки с похоронными принадлежностями были на многих улицах, в том числе и у Никитских ворот, около храма Большого Вознесения. В ее витрине были выставлены венки из искусственных цветов, а за ними стояли разные гробы, обшитые и не обшитые материей. Детские гробики носили по тротуарам под мышкой всегда мужчины. Похороны проходили по улицам. Были советские, партийные похороны на грузовиках с бортами, обтянутыми красным с черным. Были бедные похороны с некрашеными гробами на простых подводах. И были похороны с гробами на белых катафалках, которые тянули две черные лошади, накрытые кружевными белыми попонами, с белыми султанами на головах. Похоронная процессия двигалась медленно, потому что за катафалком шли пешком люди, мужчины, сняв шапки и держа их в руках, некоторых женщин вели под руки.

Я не боялась смерти, у меня не было того метафизического, возвышенного страха, который испытывают в детстве и которым гордятся изысканные умы. Я еще никогда не видела покойников вблизи, а от дохлых животных (кошек, собак) за городом шарахалась, не успев их рассмотреть. Я совсем не верила в смерть для себя, но беспокоилась о своих взрослых, особенно о Марии Федоровне, потому что она была старая. Когда она хворала и лежала днем с закрытыми глазами, я просила ее: «Дровнушка, не умирай!» Я не боялась смерти, но боялась скелетов и черепов. Они также украшали город. Кроме изображений на столбах с электрическими проводами их можно было увидеть и в натуральном виде. Черепа были выставлены в магазинах, где продавались очки, и в мастерских, где их чинили, — обычно по три черепа в окне, на крайних надеты обычные очки или оправы без стекол, а на среднем — с синими стеклами. На Кузнецком Мосту в большой витрине стояли скелеты. Когда мы с Марией Федоровной подходили к такому месту, я, держась за ее руку, закрывала глаза или отворачивалась, пока мы не проходили мимо, но часто какое-то злое искушение заставляло меня смотреть на них и приходить в ужас. Мария Федоровна говорила, что все мы умрем и что мои страхи глупы, но никогда не принуждала меня смотреть. Дома, когда я бывала одна в столовой, я запрещала себе смотреть на стекла вверху двери. Стекла казались почти черными — в коридоре было темно. И в левом верхнем углу левого стекла было беловатое закругленное изображение как будто части какого-то шара. Мне казалось, что это череп заглядывает в комнату, и когда я каталась на велосипеде вокруг стола, то ехала так, чтобы оказаться спиной к этому пятну, — оно было видно не со всех мест комнаты. Но оно действовало и через спину и затылок и тянуло меня оборачиваться, чтобы леденеть от ужаса.

 

Я уже сказала, что научилась читать в три года. Но книги я еще сама не читала и тем более про себя. После первого лета на Пионерской мне захотелось учиться, и мы с Марией Федоровной стали заниматься каждый день. Книжек и хрестоматий у нас было достаточно, но купили еще какие-то учебники, и Мария Федоровна расчерчивала линейкой сшитые ею из бумаги, иногда зеленой или синеватой, тетради (они тогда не продавались в магазинах), а я должна была прижимать пальцем нитку, когда она завязывала ее узлом, чтобы тетрадка была крепко сшита. Я читала, писала, решала арифметические задачи и примеры и учила наизусть стихи. Скоро, однако, занятия были прекращены. «Что она будет делать в школе, если сейчас все выучит?» — говорила Мария Федоровна. Мне же хотелось продолжать ученье, я просила об этом, но мне отказывали. Тем временем я научилась читать книги, и мне больше ничего не нужно было. Между временем, когда мне читали, и временем, когда я стала читать сама, оказалось несколько книг, которые мне читала Мария Федоровна и которые я сама потом прочла. Кроме того, Мария Федоровна читала наизусть стихи об Улите, опоздавшей на поезд, а те места, которые не помнила, пересказывала. Мария Федоровна восхищалась этим произведением, и мне эта книга представлялась недоступным сокровищем. Когда же она попала мне в руки, я была чрезвычайно разочарована — в изложении Марии Федоровны она была куда интересней.

Была еще книжка из тех, которые раздвигаются, как ширмы, только эта раздвигалась по вертикали. Это была история мышонка, который поднялся из подвала до верхнего этажа, пережил ряд опасностей и, вернувшись обратно, сказал: «Приятно вернуться в родимый подвал». Мария Федоровна часто повторяла, смеясь, эту фразу. Да, были детские стихи, которые взрослые относили к себе, и были забавные взрослые стихи, которые иногда относились ко мне, иногда только ко взрослым, но при всей их забавности в них было что-то жалкое, щемящее, они выставляли взрослых смеющимися над самими собой и беззащитными. Мама любила говорить: «Аист, он хороший, он одной калошей маменьке на радость угодить бы мог»[1], и еще с бабушкой и дядей Ма: «Спи, мой мальчик, спи, мой чиж, мать уехала в Париж. Тараканова жена не уедет никуда»[2]. Мама одна: «Обезьяна с ветки тонкой оборвалась и упала. И когда она упала, на ветвях ее не стало».

На Пионерскую мама привезла мне «Что такое хорошо и что такое плохо». Ко всякому печатному слову я относилась с благоговением. Я хотела полюбить и то, что было в этой книжке, и перечитывала ее, стараясь приспособиться к тональности, в которой она была написана, или приспособить ее к тональности собственных чувств. Не помогало: нарочитая грубость меня коробила и отвращала от книжки.

А в книге о Джерхане никакой грубости не было. Тут рассказывалось о караване — Мария Федоровна мне объяснила, что такое пустыня, караван, оазис, самум. Джерхан был прекрасный верблюд, который, неся самый большой вьюк, шел всегда впереди. Но в этот раз с ним что-то случилось, он стал отставать. Хозяин снял с него два тюка, но это не помогло. Он снял еще тюки, потом еще и еще — и все напрасно. Джерхан даже без груза плелся в хвосте каравана, а потом уже не мог идти. Хозяин поит его драгоценной в пустыне водой — Джерхан не пьет, он ложится, кладет голову на песок, и на глазах у него слезы. Хозяин тоже плачет. Не помню, умер ли верблюд сразу или караван был вынужден уйти, оставив его умирать, и как мне узнать, была ли книга хорошо или плохо написана? Там были и проза и стихи. Помню строку: «…умирал Джерхан».



[1] Цитируется детское стихотворение В. Инбер «Сороконожки».

 

[2] Неточно цитируется «Колыбельная» С. Черного.

 

Дата публікації 25.04.2022 в 11:35

Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Юридична інформація
Умови розміщення реклами
Ми в соцмережах: