Голод
Станислав Викентьевич Косиор проводил совещание, на котором довелось присутствовать и мне. На Украине вследствие насильственной коллективизации разразился голод. Наших партизан надо было спасать от голодной смерти. Были созданы списки. Это мешало конспирации, но их надо было устраивать работать на таких местах как сахарозаводы, мельницы, где они бы не пропали. Этим пришлось заниматься и мне. Основные кадры нам удалось сохранить.
Девчата
Были хорошо отработаны три способа ночного десантирования: выброс на намеченную на карте точку; выброс на маяк, спускаемый с самолета; и выброс на заметный ночью ориентир. Этим вполне обеспечивались точность приземления и быстрота сбора парашютистов.
Жизнь научила нас предварительно изучать по карте предполагаемый район выброса. Мы знакомились не только с ближайшей к точке приземления местностью, но и с районом, весьма далеким от нее. Назначали два пункта сбора: основной и запасной. Это была целая наука.
Тогда же удалось разработать надежный способ сбрасывания имущества партизан без парашютов в специальной довольно простой упаковке.
Было испробовано и новое средство для крушения поездов на мостах. Мы сконструировали мину, которая подхватывалась с железнодорожного полотна проходящим поездом. Взрывалась она в точно рассчитанное время на мосту. Потом я успешно опробовал эту мину в боевой практике в Испании.
Боевая выучка партизан шла полным ходом, их искусство совершенствовалось. А мужества и выдержки им не занимать.
Как-то летом одна из девушек, прыгая с парашютом так сильно повредила ноги, что не могла встать. И все же приползла на сборный пункт вовремя.
— Юлька! — всполошились ее подруги, — Что с тобой?
А маленькая курносенькая Юлька, с полными слез голубыми глазами, пыталась еще улыбаться:
— Чепуха… Обойдется…
Ей было восемнадцать лет, этой тоненькой, изящной Юльке, готовившейся стать партизанской радисткой. Но в хрупком девичьем теле билось отважное сердце.
После трагической гибели одного из парашютистов, когда иные приуныли, Юля первой вызвалась прыгать со следующего самолета.
— Ах, девочки-мальчики! — с отлично разыгранной беззаботностью восклицала она. — Я легкая! Бросайте меня для пробы, не разобьюсь!..
На всех занятиях рядом со мной в те дни была партизанка Рита. Настойчивая, уверенная в себе, стремящаяся сделать все как можно лучше, она, казалось, не знала усталости. Вернувшись с задания, затевала игры, заводила песню. Мы любили слушать ее.
И вдруг однажды под Купянском, во время установки мин на сильно охраняемом участке железной дороги, в руках Риты взорвался капсюль в макете. Взрыв ослепил ее. Мельчайшие осколки поранили лицо и глаза.
Окровавленная, она молчала. Без единого стона дошла со мною до школы. Там ее перебинтовали, и я с первым поездом повез девушку в Харьков.
На операционном столе Рита тоже не проронила ни звука.
— Характер… — почтительно сказал профессор-окулист, оперировавший Риту. — Сколько ей лет?
— Девятнадцать, профессор, — отрывисто ответил я, не сводя глаз с осунувшегося девичьего лица.
Все дни до выздоровления я навещал Риту, ухаживал за ней и наконец высказал ей то, что до тех пор не говорил ни одной девушке.
Зрение у Риты полностью восстановилось. Мы были счастливы. Нам казалось, ничто и никогда не разлучит нас. Ничто и никогда…
