Каждого пятого…
Однажды утром мы узнали о новом преступном убийстве. Гуляя ночью по лагерю со своей любовницей, эсэсовец Вакс, второй помощник Лёкке, увидел вышедшего из барака во двор, должно быть по нужде, заключенного. Желая похвастаться перед женщиной своей меткостью, Вакс поднял автомат и короткой очередью прошил человека. Все мы были потрясены.
В другой раз, вернувшись с работы, Борис Цыбульский принес еще более страшную весть. Двое заключенных из группы, в которой он работал, бежали. Остальных сорок человек охранники выстроили в одну шеренгу и каждого пятого расстреляли.
Борис рассказывал:
— Понимаешь, Саша, я был четвертым. Я все видел. И у меня все время стоит перед глазами сосед справа. Их по одному подводили к яме, которую они сами выкопали, и стреляли им в затылок.
Борис дрожал. Я долго не мог его успокоить. И когда я узнал, что Блятман распорядился на несколько дней положить Цыбульского в медицинский изолятор, меня это не удивило. Впоследствии Цыбульского перевели в другую команду.
Постепенно я подружился со многими лагерниками. Первыми моими друзьями стали Борис Эстрин и Лейба Срогович — оба из Ростова, мои земляки. Со Сроговичем еще в начале тридцатых годов мы вместе служили в Красной Армии. Подружился я с Семеном Розенфельдом и Аркадием Вайспапиром. Блятман и для них сделал все, что мог. Когда у Семена воспалилась фронтовая рана, капо устроил его в изоляторе, и один минский доктор поставил Розенфельда на ноги. Часто встречался я с Александром Шубаевым из дагестанского города Хасавюрта. До войны он закончил в Ростове институт железнодорожного транспорта. Это был жизнерадостный, никогда не падавший духом человек. Он очень любил петь и в шутку сам себя называл «Калимали». Что такое «калимали», никто не знал, но у всех это вызывало улыбку.
Аркадию и Семену часто удавалось проносить в лагерь листовки, которые печатали минские подпольщики. Эти листовки наши ребята доставали у вольнонаемных рабочих. Пламенное слово листовок придавало нам мужества, укрепляло в нас веру и надежду.
Пришел февраль 1943 года. Гитлеровцы ходили по лагерю хмурые; как свирепые звери, придирались к малейшим пустякам, набрасывались на заключенных и забивали их до смерти. Однажды нам не выдали ежедневную пайку хлеба. Потом мы узнали, что в Германии был объявлен трехдневный траур по поводу поражения под Сталинградом.
— Дай-то бог, — говорили лагерники, — чтобы нам почаще не выдавали хлеб по таким причинам.
…Во дворе, где работали человек пятьдесят, в том числе Аркадий Вайспапир и Борис Цыбульский, находился склад оружия. Несколько пленных через соседнее строение залезли на чердак склада, пробили в потолке дыру и вынесли оттуда много винтовок и патронов, которые потом спрятали в разрушенном доме.
Они уже было договорились с одним шофером, что тот вывезет их вместе с оружием в лес, к партизанам. Но в последний момент операция провалилась. Осталось неясным: то ли шофер предал, то ли гитлеровцы сами напали на след.
Борису и Аркадию повезло: в тот день их отправили на другую работу. Гитлеровцы оцепили двор, загнали лагерников в котлован и натравили на них собак. Многие там же были убиты. Тех, кто остался жив, истерзанными, окровавленными прогнали через весь город к лагерю. Это было только началом злодейской экзекуции. Во время допроса, который вел комендант Лёкке вместе со своими помощниками Ваксом и Городецким, людей раздели донага, бросили в яму с кипятком, потом вытащили их оттуда и облили ледяной водой. С каждым из них это проделали по нескольку раз, пока несчастные не умерли.
Среди замученных был один из моих близких лагерных друзей — Борис Каган из Тулы.
По соседству со складским двором работала еще одна группа заключенных, изолированная от первой. Во второй группе находился инженер Аркадий Орлов, киевлянин. Когда приносили баланду, Аркадий вставал на подоконник и, махая рукой, звал первую группу. Так случилось и в тот день, когда замышлялся побег. Один из немецких офицеров увидел Аркадия и решил, что он подает кому-то тайные сигналы. Аркадий тоже заметил офицера и понял, что даром ему это не пройдет.
Узнав о произошедшем, Блятман сразу положил Аркадия в лагерную больницу, чтобы через несколько дней, если будет возможность, переправить его к партизанам. Но было поздно: Аркадия уже искали и, обнаружив в больнице, сильно избили. Когда он потерял сознание, на него вылили несколько ведер воды и заперли в холодном карцере. Там он и умер.
…Воскресный июньский день. Блятман приказал всем работающим в эсэсовском лазарете построиться у барака. Есть срочная работа. Должен был пойти и Лейтман, но, поскольку тот свалился в жару, Блятман велел мне заменить его.
Выяснилось, что ночью в лазарет привезли несколько раненых и одиннадцать убитых эсэсовцев — результат удачной операции минских партизан.
Надзиратель по прозвищу Рыба распорядился немедленно сколотить одиннадцать гробов, положить в них эсэсовцев и забить крышки. Все нужно было сделать к трем часам, когда придут грузовики, чтобы забрать гробы на кладбище.
Мы работали с великим усердием и думали: хоть бы почаще попадалась такая работенка…
Потом мы узнали, что это были еще не все убитые.
Тела нескольких старших офицеров отвезли на квартиры, где они стояли.
В последние дни августа Блятман передал через Лейтмана, что мы должны приготовиться к уходу в лес. Как только у Софьи Курляндской появится возможность вычеркнуть нас из лагерных списков, мы выедем из лагеря якобы для заготовки дров…
Но нам суждено было нечто совсем иное. Через несколько дней в лагере появились гестаповцы. Они вошли к коменданту, потом послали за Блятманом. Через несколько минут его вывели из комендатуры со связанными руками и втолкнули в машину.
Мы знали: это конец. Фашисты его не пощадят.
Без Блятмана мы почувствовали себя одинокими и беспомощными…
