Пражские годы - 22

Передо мной возникало очень много новых, сложных проблем: как сохранить свободу, непосредственность студенчества и обязанности в отношении Семинария имени академика Кондакова? Признаюсь, я даже грустил по студенческой вольности, которая теперь казалась мне уже утраченной. На самом деле потом все образовалось и я сумел сохранить и свободное время, и разнообразные интересы, которые у меня всегда были, они так или иначе получили свое удовлетворение. Однако первые месяцы мне было трудновато, но, вероятно, это давало известную закалку характеру. Некоторые мне завидовали — я вытащил счастливый билет, но не думаю, чтобы многие из них смогли справиться со всеми трудностями, которые пришлось преодолеть мне…

В январе 1929 года прибыл второй претендент, которому профессор Калитинский решил дать стипендию, встретив его перед этим в Польше. Он скорее хотел дать эту стипендию кому-нибудь в Праге, но здесь не нашлось других кандидатов, поэтому он вернулся к этой никому не известной личности — Евгению Ивановичу Мельникову. Евгений Иванович был на два с половиной года моложе меня, но крупного роста, он окончил гимназию в одном из “трущобных”, по его словам, уголков Польши. Отец его умер, у матери была еще дочь. Учился он в гимназии хорошо, диплом тоже был хороший, и когда приехал, то горел желанием заняться любой отраслью университетского знания.

Евгений Иванович был вселен в те же “полторы”, как мы называли, комнаты, которые находились этажом выше основной канцелярии, библиотеки и склада изданий Семинария Кондакова, куда я приходил два-три раза в неделю помогать Расовскому в его почтовых обязанностях. Евгений Иванович был очень милый и любезный человек. За все годы, что я с ним жил (а прожил я с ним восемь лет в одной комнате), у нас не возникало конфликтов, хотя это свидетельствует не только о его хорошем характере, но и о моем. Мне даже было очень выгодно, что он жил со мной; он был домосед, редко выходил по вечерам, а если выходил, то лишь на какие-то общественные мероприятия вместе со всеми членами Семинария или же вместе со мной. Обычно он сидел дома и тем самым всегда отапливал помещение. Это было очень приятно, потому что когда я возвращался, то комната оказывалась хорошо протопленной, поддерживался огонь и вокруг была чистота. Раз в неделю к нам приходила уборщица, которая все мыла, но мы поддерживали ежедневный порядок. За все эти годы я не имел повода в чем-либо его упрекнуть. Держался он крайне деликатно, был очень скромный и честный человек.

Забегая вперед, скажу, что Мельников кончил программу максимум, его направили на археологическое отделение и он написал докторскую работу по классической археологии. Словом, проделал все, что от него требовали. Но, по существу, он остался филологом. Это был просчет профессора Калитинского, который искал археологов, а нашел филологов. Филологом Евгений Иванович был отличным, выучил чешский язык лучше, чем кто-либо из членов Семинария Кондакова. И когда позже я уже вел Институт, то всегда мог на него положиться. Если он напишет чешское письмо, его не надо показывать чеху: грамматически и идиоматически оно будет удачно. Весь круг его интересов пошел по этим линиям — классическая археология оказалась для него тупиком, он сделал все, что мог, но у него не было инстинкта археолога, что очень быстро почувствовал Николай Петрович Толль, который как раз обладал подобным инстинктом, и даже покойный Н. П. Кондаков публично хвалил его в своем Семинарии, сказав, что у него данные настоящего археолога, ибо он видит, понимает, чувствует материал, так как археология — наука о материальных вещах, а не об отвлеченных, духовных проблемах. И Толль очень быстро почувствовал, что Евгений Иванович подпадает под другую формулу Кондакова, который сказал, имея в виду в первую очередь немецкую археологическую науку, что удивительно, как много на свете архиолухов и как мало археологов. Это немножко ядовитое обобщение Николай Петрович быстро распространил и на Мельникова, хотя довольно долгое время оказывал ему (покуда тот еще учился как студент) кредит и старался не сбить его с толку. Когда же Мельников начал работать над темой, этот кредит стал суживаться, ибо, по мнению Толля, обнаружилось: тот не понимает, что такое археология. Но это никак не отразилось на биографии Мельникова. Благодаря акции Масарика и профессора Калитинского он получил высшее образование, оторвался от русской почвы в Польше и превратился в хорошего ученого, преимущественно с филологическим уклоном, что я с интересом заметил по его публикациям, когда уже находился в Англии, а он продолжал оставаться в Чехословакии под советским контролем.