Пражские годы - 19

На следующий день в четыре часа я опять пребывал в том же положении, что и накануне: мне не удалось пообедать, ибо не было денег, их осталось крайне мало; пришлось заплатить за паспорт, за комнату, предстояли еще платежи за разные бытовые вещи вроде стирки. Да и расписание лекций было такое, что в полдень времени хватало только на то, чтобы съесть рогалик и выпить четверть литра молока. В четыре часа снова появился доктор Расовский, и мы отправились через Карлов мост — красивейший, древнейший мост в Праге, полный всевозможных исторических фигур и символических зверей, — любопытное средневековое сооружение. Я предпочел слушать речи моего чичероне, а не говорить сам, да он меня особенно ни о чем и не спрашивал. Мы вышли на Малую Стрбну и по узким средневековым улочкам поспешили наверх, поднявшись по огромной лестнице на Градчаны. Затем мы проследовали в район старых градчанских дворцов с чудесными сводами, тоже совершенно древнего характера. И как раз, когда мы шагали под этими сводами, доктор Расовский вдруг сказал: “Вот мы и прибыли”. Это называлось Прага-4, и мы вошли в странный внутренний двор, где каждый этаж имел свою лестницу, балкон, было много квартир или комнат, открывались двери на эти балконы и оттуда лестница шла вниз: типичная, распространенная в Праге и, вероятно, во всех средневековых городах система построек. Мы поднялись на второй этаж и оказались в двух небольших комнатах: первая, куда мы вступили, была полна книг, которые я даже не успел рассмотреть, — просто лежали пакеты с новыми поступлениями, затем оказались в следующей, где тоже имелась масса книг, а также несколько столов и шкаф. Здесь помещался Семинарий имени Кондакова и жил его директор, профессор Александр Петрович Калитинский, а кроме того, Димитрий Александрович Расовский, который в этот момент был его секретарем. Здесь ощущалось приятное тепло, мне сейчас же дали чай и булочки с маслом, что тоже было очень приятно, ибо я страшно проголодался. А. П. Калитинский, как выяснилось, раньше являлся директором Московского археологического института и был женат на знаменитой Марии Николаевне Германовой, артистке Художественного театра. Возможно, что, уехав вместе с ней и попав в район действий Белой армии, он таким образом оказался за границей. При жизни академика Кондакова, который умер в Праге в 1925 году, Калитинский оставался в его Семинарии, который посещали не только студенты, но и профессора, в том числе историк Георгий Владимирович Вернадский. После смерти Кондакова оба они решили продолжать его исследовательскую линию и сохранить Семинарий. Если раньше это был просто Семинарий Кондакова, то теперь он стал называться Семинарием имени Кондакова. Они выпустили великолепный сборник памяти почившего академика, которого специалисты высоко ценили, — академик Жебелев в своих очерках по истории русской археологии назвал Никодима Павловича Кондакова архистратигом русской археологии и русской истории искусства. Не говоря уже о том, что Кондаков сыграл крупнейшую роль в развитии мирового изучения Византии, поскольку первым смог дать хронологическую схему развития эпох византийского искусства, он изучил (что до него как-то не догадались сделать) византийские миниатюры в рукописях, которые все датированы, и после этого получилась схема искусства, потому что миниатюры отражали главные черты искусства той эпохи, в которую создавались. Кондаков во всех отношениях был фигурой огромной величины, в его честь ученые охотно представляли свои труды, старались продолжать работать в духе кондаковских теорий.

Кое-что мне кратко рассказал об этом Александр Петрович Калитинский, объясняя значения Семинария имени Кондакова, а рядом с ним сидели два молодых его помощника. Один из них — интеллигентного вида, с довольно нервным лицом и с усиками — был Николай Михайлович Беляев, историк искусства, второй — Николай Петрович Толль, который показался мне очень мрачным. В этот момент он был молчалив, немножко суров на вид, тщательно выбрит, волосы у него чуть вились, и поглядывал он на меня как бы несколько осуждающе: что, мол, вы тут изображаете из себя…

Николай Михайлович улыбался, а А. П. Калитинский был очень вежлив, крайне любезен и проницателен, время от времени задавал вопросы: что именно я изучал и почему и какие интересы у меня в дальнейшем. Я ему объяснил, что моя задача стать славистом — с упором на русский материал, на русскую литературу, и что пока мне пришлось заниматься новейшим периодом, а что касается минувшего периода, то в рамках факультета очень мало что делалось. Он все это благосклонно выслушал. Мы выпили чай, и он объявил, что теперь он покажет мне то, что, в сущности, определяет будущее существование Семинария Кондакова, а именно “Русскую икону”, и очень кратко рассказал, как Кондаков собирал материал по этой “Иконе”, как, будучи академиком, заказал ряд цветных клише в Праге перед войной, потому что проектировал издание “Русской иконы” в рамках Императорской академии наук. Сам Кондаков занимался изучением иконы тридцать лет, и его рукопись приехала с ним в эмиграцию. Оказалось, что за время войны чехи изготовили цветные клише и обратились затем в Советскую Россию, в Академию наук, говоря, что заказ исполнен, можете платить и получить клише. Академия наук ответила им, в лице каких-то легкомысленных представителей, которые вели переговоры с заграницей, что они не хотят брать цветные клише икон и у них нет средств оплатить заказ, сделанный еще в досоветский период. Чехи не знали, что и делать. Но в этот момент произошло совершеннейшее чудо, а именно: Н. П. Кондаков оказался в эмиграции, сначала в Болгарии, где его очень высоко ценили, ибо в одном из своих капитальных исследований (а они у него все были капитальные) — о археологическом путешествии по Македонии — он убедительно продемонстрировал болгарский характер македонской культуры, тем самым как бы оправдав исторические притязания Болгарии на македонскую территорию. Но сам он в Софии очутился в тяжелом положении. Болгария выступала на стороне Германии, была бедной страной, и Кондакову там нечего было делать. Он крайне нуждался, подумывал о переезде во Францию. Об этом узнал президент Чехословакии Томаш Масарик. В 1890-е годы Масарик выставил свою кандидатуру по славяноведению на должность профессора, а возможно, доцента в Санкт-Петербургском университете. И его кандидатура прошла, в частности, академик Кондаков ее поддержал. Но затем разыгралась история дипломатического характера. В министерстве иностранных дел встревожились, что это означало бы некую демонстрацию против Австрии. Ведь Масарик уже проявил себя как чешский национальный деятель и по ряду вопросов находился в оппозиции к австрийскому правительству. Таким образом, выборы его в качестве профессора Санкт-Петербургского университета по славяноведению явились бы вызовом Австрии. В результате министерство иностранных дел рекомендовало министерству народного просвещения не утверждать кандидатуру профессора Масарика, выбранного преподавателем в Императорском Санкт-Петербургском университете. Тем не менее академики (в том числе Пыпин и Кондаков) выразили соискателю свое уважение, сожалея, что не смогли провести его кандидатуру. Масарик это запомнил и хорошо понимал трагедию русских ученых, когда после большевистского переворота они оказались не у дел и вынуждены были бежать за границу. Масарик постарался помочь этим ученым: по его инициативе был учрежден целый ряд стипендий для русских научных светил. Узнав, что Кондаков в бедственном положении, Масарик пригласил академика в качестве гостя Чехословацкой Республики, назначил ему персональную пенсию и устроил курс его лекций в Карловом университете, где Кондаков читал по-русски. В сущности, это был единственный синтетический курс по истории средневекового искусства и культуры. Кондакову было даже предложено вести индивидуальные занятия с дочерью президента — доктором Алисой Масарик, которая интересовалась историей искусств. Таким образом, Масарик сделал все возможное, а когда Кондаков умер, он с большой симпатией отнесся к идее дальнейшего изучения средневековья и Византии в том плане, в каком это делал Н. П. Кондаков. Поэтому президент постарался обеспечить ряд персональных стипендий, например для профессора Калитинского как директора Семинария имени Кондакова. Он добился, чтобы отдельным молодым ученым, только что окончившим университет, были предложены стипендии для дальнейшей научной работы. К ним относились Беляев и Расовский.

Эта помощь молодым ученым, по мысли Масарика, должна была быть работой для будущего: в один прекрасный момент Россия придет в более нормальное состояние, русские эмигранты из Чехословакии вернутся на родину и — если они получили образование в Праге, имели контакт с чешской культурой и с чехословацкими культурными и политическими кругами — это послужит на пользу обоим государствам. И он, кроме всего прочего, решил учредить при Кондаковском институте две стипендии для молодых, последние, по его мнению, могли бы стать такими учеными и оказались бы полезны для будущих сношений Чехословакии с Россией.