Р е в о л ю ц и о н е р
А дата 14 июня мне действительно памятна, к стыду моему вовсе не смертью любимого дедушки, а тем, что в этот день я предложил своему однокласснику Валерке Зотову (а вовсе не Ботову, как в изданной книжке) сплотиться в какую-нибудь политическую партию и совершить какую-нибудь революцию.
Почему именно Зотику? Ведь он даже не был моим лучшим другом. В десятке.
Объясню по пунктам.
Я был самым маленьким в классе и на линейках, построениях по ранжиру стоял последним, а место Зотика (Ивика) сначала, когда мы познакомились, было в середине строя. Но именно в седьмом классе, когда начался первый мальчуковый гон и ребята в разной степени бурно поперли в рост, Ивик за ними не погнался и стал помесячно отодвигаться в хвост линейки, приближаться ко мне. Это раз.
Во-вторых, он дрался, мог постоять за себя.
Дрался он неумело: делал страшную рожу, становился боком к противнику, левой рукой, согнутой в локте, прикрывал лицо, а ударную правую отставлял далеко назад, будто собирался метнуть ее. Если бы еще и пригнулся, ну точно Дискобол Мирона. Маленький, жирноватый дискобол. Но главное, в самом начале драки он широко расставлял ноги, что делало его неподвижным. В этом и был его основной бойцовский козырь. Он никогда не убегал. Даже не отступал.
Зотик не дрался «до первой кровинки-слезинки». Он бился до последней! И всем плотным, но кургузым своим существом уверял, что эта последняя кровинка-кровища будет не его. Парни, спортивные парни, на голову выше Ивика, не торопились с ним связываться. Я неоднократно присутствовал при его драках, участвовал в классных обсуждениях драчунов, их бойцовских качеств. Ивик признавался одним из лучших. Еще аргументы?
У нас с Валеркой Зотовым в это время были одинаковые общественные поручения. Мы по разу в неделю своими словами пересказывали, он «Правду», я «Советский Спорт». В следующем году он сменил фамилию на Плачендовский. (В книжке «Ё-МОЁ» - Плачендовский. Я там многие фамилии из этических соображений чуть-чуть до неузнаваемости переделал. Это мелочь, но вообще-то серьезная проблема открывать имена. Меня в лагере научили лишний раз имен не называть.) И только на следствии, со злорадным ехидством, вот мол дурачок, с кем ты повелся, Лысов, наш общий следователь капитан, сообщил мне его настоящую фамилию – Актай.
По национальности в классном журнале Ивик числился украинцем. На самом деле отец его крымский татарин Мустафа Актай, занимал высокий пост при немцах, кажется, был начальником полиции в Ялте, и ушел вместе с ними.
А мать у Ивика – полячка. Плачендовская.
Почему шеф ялтинской полиции не захватил с собой жену с маленьким сыном? Откуда взялась фамилия Зотов? Какой-то родственник, русский дед Зотов, чтобы спасти его, усыновил и дал свою фамилию. По каким таким социогенетическим законам у татарина с полькой рождается сын хохол? Этого я не узнал даже в стенах по всем проблемам компетентных органов. Представляю как ему на тех же допросах тот же Лысов рассказывал о моем отце. Вот в какую неизбежную ловушку попались вместе сыновья своих отцов.
Во всей этой мешанине фамилий и национальностей безусловно коренился тот презрительно-недоверчивый тон, которым Зотов пересказывал передовицы. Я думаю, Ивик стал врагом советской власти с малолетства, задолго до меня.
Вот так и поэтому Зотов стал моим первым кентом и подельником, и еще потому, что никого рядом и вокруг не оказалось, чтобы политикой интересовался, но не все одобрял и мог упереться.
Никого рядом не было, а стать лидером, диктатором и тираном или хоть генеральным секретарем, но лучше всего Чингисханом, Кощеем, обязательно бессмертным, неудержимо хотелось.
Я был патриотом. В тогдашнем смысле, но оголтелым. Коммунизм – это наше все! К Ленину у меня были претензии, ну вот революцию состряпал, а сам умер. Смертный бог. Второй сорт. Боги не умирают. А тут еще прямо при мне второй бог умер. Жуть. Никакой теории я не знал, но газеты прочитывал. Знал «Правду». Ну, вы понимаете.
Холодная война! Вокруг оплота мира, справедливости, демократии и прогресса, слов не хватает, первой в мире страны победившего пролетариата, первой страны, строившей у всех на виду коммунизм – светлое и неотвратимое будущее всего человечества, сплотились и оскалились все акулы, гиены и шакалы мирового империализма и обскурантизма. Не уверен, что с биологической точки зрения это звучит верно, но пропаганда захлебывалась.
Я был просоветским патриотом и активистом. Во все входил, всегда выступал и вносил предложения. Едва ли меня любили в классе, но дружить со мной было как бы почетно, я слыл умницей. Через много лет некоторые из моих соучеников, иногда из параллельных классов, на мой неделикатный вопрос: «Как меня воспринимали тогда, до моего ареста?»,- отвечали приблизительно так:
- Родос? Из «Б»? Шибко умный.
Или другой вариант:
- Слишком много знает.
Мы жили за «железным занавесом». Всякие свободные радио я не слушал, во всех газетах писали одно и то же. В кинотеатрах перед сеансом показывали журналы, чаще всего «Новости дня» пятимесячной давности, исключительно однообразные. Никаких бед, землетрясений, преступлений, даже уличных происшествий. Только собрания по всяким прогрессивным поводам, знамена, аплодисменты, дружное поднятие рук. Постоянно вводили какие-то очереди каких-то огромных, самых больших в мире объектов. Не объявляя, сколько их там вообще, этих очередей, В общем было ясно, что пока там голодают и бедствуют, у нас все самое лучшее и его много. Во всем мире нам исступленно завидуют, поэтому надо держать границы на запоре, а то сметут. А враги, лютые вражища, видя, что их нас нипочем не одолеть, засылают шпионов и диверсантов, чтобы сбить нас с пути, остановить наш стремительный ход или хотя бы разузнать секреты нашего необоримого могущества. В одном из выпусков «Новостей» врезался в память сюжет про сталевара. Герой труда, замечательный человек, передовик и ударник. Сюжет заканчивался так, комсомольским голосом ведущая огласила:
- Властелином огненных рек называют Ивана Петровича друзья по цеху.
- Эй, так и кричит, властелин, мать твою, огненных рек, третьим будешь?
Мы жили в густом тумане сплошной лжи, преднамеренной дезинформации. Не всем, далеко не всем, но зато очень хотелось высунуть голову из этого царства кромешной клеветы, невежества и абсурда.
Еще был киножурнал «За рубежом», тоже исключительно предсказуемый. Появлялась надпись, например: «Франция», и я громко на весь зал объявлял докеры Марселя бастуют... Япония: огромная волна цунами затопила... Дания: народный танец... Польша: строители завершили пятую очередь гигантской... США: сорван план кабального договора воротил бизнеса с профсоюзом транспортных рабочих... Италия: миллионы туристов... Болгария: небывалый урожай... Иной раз я так часто подряд угадывал, что кто-то начинал аплодировать.
Знакомая картина: худенький, закомплексованный паренек, мечтающий не просто о мировой славе, а о мировом господстве. Предложили бы мне тогда звание маршала или академика, я бы с брезгливостью отказался. Прав бард Щербаков, когда сочинял обо мне: «Да что он может, слабонервный, по физкультуре не отличник?» Читатель, мечтатель. О счастье всех людей, но только в виде мелкой сдачи за собственное величие.
Стать главным и первым можно, конечно, и в общей очереди, когда весь мир убедится, что лучше меня не найти. По уму (раз), благородству (два) и величию замыслов (три). Думать о себе хорошо, возвышенно, восторженно – не только пальцев, но, пожалуй, и всего натурального ряда чисел не хватит. Континуум преимуществ. Но это долго ждать. Претендентов и преград много.
И то. Так может случиться, что уже стариком вырастешь, уже двадцать лет может исполниться, а я все еще никакой не начальник – долгое дело. Я думаю, из таких же соображений произрастала и ленинская нетерпеливость.
Ленин был великим теоретиком, вообще гениальным со всех сторон человеком, но честолюбия у него было еще больше. Теоретически-то он понимал, что нужно ждать предсказанных Марксом социальных предпосылок. Но мало ли когда они дозреют, жизнь коротка и быть может не успеешь, а стать президентом земли, чтобы памятники при жизни ставили, города переименовывали, остро не терпелось. Это его нетерпение и залило страну кровью, как многие и предсказывали.
