Но вернемся к Троилину и его изобретению, ради чего, собственно, и написан настоящий рассказ. Его ошибка как изобретателя заключалась в излишнем доверии к тогдашней прессе. В своем письме в редакцию он, между прочим, просил «доброхотов» одолжить ему необходимые для окончания опытов три-четыре тысячи рублей, тем самым расписавшись в наиболее тогда презираемом пороке — безденежье — и давая обывателям пищу для утверждений, что «это все жульничество». Но не это было главное.
Собственно, именно то, что Троилин позволил себе облечь вольнодумное предложение в печатный вид, привело в действие совсем другую машину, отнюдь не ту, которую он имел в виду. Одновременно зашевелилось и духовное начальство Таганрога в лице настоятеля собора протоиерея Стефана Стефановского, и, как это ни странно, это заставило действовать окружного предводителя дворянства генерала Клунникова.
Отец Стефан и обратил внимание Клунникова на письмо в редакцию дворянина Троилина. Сделал он это в соборе, после произнесенной им проповеди на евангельский текст: «Нет горше зла, чем безначалие». Когда тяжело дышавший грузный генерал подошел к ручке священнослужителя и чмокнул воздух значительно повыше руки священника, раздраженный таким либерализмом, отец Стефан грустно, но и с оттенком отеческой строгости сказал:
— Письмо щелкуна Троилина в газете изволили читать? Крылья, приличествующие лишь ангелам, серафимам, предлагает поставить на корабле, то есть на бездушном существе. К тому же деньги на это требует. А мы молчим, ваше превосходительство… Молчим!
Сердито отвернувшись от опешившего генерала, отец Стефан ушел в алтарь. Генерал жестом подозвал адъютанта, худого как жердь хорунжего Колечку, как его называли в местном избранном обществе, и хрипло шепнул ему на ухо, да так громко, что всем слышно было:
— Доставить ко мне этого сукина сына!
— К-которого? — заикаясь от неожиданности и собственной глупости, спросил Колечка.
— Который в газетах про крылья пишет!
Генерал счел, что сказал совершенно достаточно, и, дерзко звеня шпорами по каменному полу собора, назло «этому чертову попу», удалился. В толпе, глазевшей на выход из собора местной знати после воскресной обедни, раздался почтительный шепот. Спустившись по каменным ступеням на паперть и строго оглянув толпу простолюдинов круглыми, как у совы, глазами, генерал одернул на себе мундир, введенный покойным императором Александром Третьим и похожий — именно такова и была задумка — на старинный русский полукафтан, сел в свой щегольский экипаж, запряженный двумя выхоленными вороными.
— Трогай! — приказал он толстому кучеру. — В управление! — Плавно покачиваясь на ходу на пружинном сиденье, генерал додумывал свой ход, сообщенный Колечке лишь пунктирно.
«Первое — вызвать дурака Кокорина, редактора, издателя этого вредного листка — «Таганрогского вестника», — размышлял Клунников. — Пусть сообщит, что за гусь этот Троилин с его крыльями! Ежели и вправду дворянин — лично пропесочить. Ежели из простых — в каталажку!»
Страх перед начальством заменял недоумкам ум и сообразительность. Колечка додумался, что ему надо позвонить Кокорину по телефону (благо, в Таганроге телефон был установлен еще в 1885 году) и узнать адрес злополучного Троилина. Телефона у последнего, к сожалению, не оказалось. А жил он в так называемой «крепости» — так по старинке, со времен еще турецкой кампании, назывался конец Петровской улицы, упиравшийся в море. Здесь был разбит порядочный сквер, а по вечерам было светло благодаря сильной газокалилыюй лампе неподалеку высившегося маяка.
Генералу не пришлось долго ждать появления Троилина. Изобретатель подводных крыльев оказался капитаном второго ранга в отставке, человеком не старым, но и не так чтобы очень молодым. Чем-то неуловимо — то ли фуражкой с высокой тульей, то ли решительным выражением лица — он напоминал портреты адмирала Нахимова, и это тоже не понравилось генералу: «Должно быть, строптив, каналья!»
— Здравия желаю, ваше превосходительство! — негромко сказал Троилин, появившись в приемной управления и снимая по старинке фуражку. Сзади скромно прятался в тени Колечка.
— Здравия-то здравия, — сердито ответил генерал. — Но как же так? Штаб-офицер — и вдруг — крылья! Не по-ни-маю!
— Крылья? А, крылья! — сразу сообразил Троилин. — Так ведь на благо отечества, быстроходные пароходы-с!
— Не по-ни-маю! — повторил генерал, раздражаясь. — Крылья — это по церковной части, а вы моряк в чине отнюдь не ангельском. В чем же дело? Зачем вам крылья понадобились? Как дворянин дворянина спрашиваю.
— Крылья — дело не ангельское и не дьявольское, ваше превосходительство, — твердо ответил Троилин, — а как бы сказать? Техническое! И позвольте еще сказать — военное. Потому ежели, скажем, наш миноносец, будучи крыльями подводными оснащен, поведет минную атаку на врага, то от сего последнего один дымок останется! Севастополю не повториться!
Генерал опешил. А ведь в самом деле! Миноносец на подводных крыльях — это вам не фунт изюма. Дело государственное! И не зря ли этот дерзкий поп заставил его, генерала, вызвать сего почтенного человека? Впрочем, как видно из письма в редакцию, изобретателю не хватает денег.
— Денег изволите просить, тысячи три-четыре, на постройку крыльев? — уже мягче спросил Клунников. — Впрочем, прошу садиться…
Генерал опустился в кресло, следом за ним сел на стул и капитан второго ранга, положив фуражку себе на колени.
— Деньги я и сам добыл, — почему-то вздохнув, ответил морской офицер, — именьице свое вчера продал. Другая тут беда, ваше превосходительство…
— Какая же? — осведомился генерал с беспокойством. Не дошла ли до наказного атамана Области войска Донского весть, что в подведомственном Таганроге занимаются кощунством — крылья себе присобачивают?!
— Телеграмма из министерства, — снижая голос, как заговорщик, сказал капитан второго ранга.
Стоявший у двери, как часовой, Колечка прикрыл глаза красными веками, показывая, что он ничего не видит, ничего не слышит.
— Телеграмма, — повторил грустно капитан второго ранга, — за подписью какого-то адмирала.
— Адмирал «какой-то» не бывает, — наставительно оборвал его Клунников. — И что же в телеграмме?
— Производство опытов с подводными крыльями запрещается, как могущее нанести вред отечественному мореплаванию, — деревянным голосом прочел на память кавторанг ненавистную телеграмму. — А какой вред? Кому?
— Предначертания начальства, — вяло возразил генерал, — не подлежат… того… обсуждению. — Ему было уже жалко, что у него отняли возможность пристроиться к удивительному изобретению и неожиданно прославиться. Окружной предводитель — подумаешь! А тут как-никак — крылья, да еще подводные…
— Интересно, кто же сообщил в Петербург? — спросил генерал. — Неужели там газетку нашу читают?
— Пока нет, — грустно ответил кавторанг, поднимаясь. — По моим сведениям, ту газетку при своем послании отправил в министерство отец Стефан Стефановский. Разрешите идти, ваше превосходительство?
— Идите, голубчик, идите, — ласково сказал генерал. — И если, ну, в общем… откроется у вас какое другое изобретение, обратитесь сначала ко мне, к вашему предводителю. Авось бы и на этот раз посодействовал бы вам, господин кавторанг. А теперь… Пропащее дело-с!
— Имею честь, — холодно отозвался морской офицер, делая поворот через левое плечо.
