Книга называется «Муравей в стеклянной банке. Чеченские дневники 1994-2004 гг.».
Приступая к чтению, мы должны помнить, что все то, о чем пишется на этих страницах, совершается внутри отдельной реальности, где опоры, на которых обычно держится наше восприятие, смещены либо отсутствуют вовсе. И обилие бытовых подробностей не должно вводить нас в заблуждение.
Война навсегда выбросила Полину Жеребцову из комфортной среды обитания – дружной большой семьи, долгие десятилетия жившей вблизи от южной границы дряхлеющей империи. Вокруг Полины все увлечены искусством: поэзией, живописью, театром, кинематографом. Одна из бабушек – актриса. Другая обучалась у Ростислава Плятта, но впоследствии стала художницей, разрисовывала вручную покрывала и платки. Дед Полины, известный грозненский кинодокументалист, ветеран Великой Отечественной. И жертва первой чеченской. В начале дневника нам расскажут историю его гибели при налете федеральной авиации на городскую больницу Грозного.
Девочка остается с матерью, но вскоре дом, где она прожила первые годы жизни, был частично разрушен. Ее дневник фиксирует, как медленно, словно огромные ловушки-раковины, схлопывались панельные многоэтажки, оставляя внутри полостей-склепов еще живых людей, как начались первые зачистки, жертвой одной из которых она едва не стала.
Во вторую чеченскую, когда Полина Жеребцова и ее мать уже жили не только в развалинах жилищ, но и внутри деформированного и искалеченного человеческого сообщества, Полина научилась видеть через сны то, что не видит никто другой:
«После пробуждения я не была способна размышлять. Мысли казались путаными, трудными, неясными, будто я отходила от общего наркоза. Лунный свет, проникающий сквозь шторы, был ярким и осветил мою руку. Проведя рукой по лицу, я поняла, что она в крови. Я бросилась в ванную комнату, включила крохотную электрическую лампочку, и заглянула в треснувшее зеркало. Мой подбородок и часть шеи были рассечены, словно хирургическим скальпелем, и оттуда потоком лилась кровь. Потом это стало похоже на ожог, а немного позже он трансформировался в тонкую красную линию, которая начиналась у нижней губы и заканчивалась почти у ямочки на шее».
Это и называется теперь Дневником. И девочка, научившаяся ориентироваться во внутренних руинах, пробует договариваться с теми, кто населяет внешнюю сторону, удерживаясь на границе, соединяющей их. Постепенно она постигает топику пространства, в котором отпечаток ступни после десятка ходов проигрывает помеченной взрывом пустоте, словно заново учится ходить.
И хотя «смерть может принять любые виды и формы, но я всегда узнаю ее.- формулирует автор дневника - Ведь мы обычно сидим с ней рядом и говорим обо всем».
Когда вдумываешься в эту фразу, начинаешь понимать, что, может быть, ее дневник – это как раз то условие, при котором пишущий его может выйти из «ткани», но при этом не умереть. Поскольку смерть, пришедшая во сне, что-то вроде прививки от той, подстерегающей снаружи, и единственный шанс уцелеть – это скрыться внутри наблюдающего за тобой неподвижного глаза. «Мне было одиннадцать и меня уже несколько раз пытались убить. Смерть пришла ко мне в виде ребенка. Вместо лица у него был череп, а на голове шерстяной колпак с бубенчиками». Некоторая избыточная литературность этой записи объясняется, недюжинной начитанностью автора. В ее домашней библиотеке, которая исчезла вместе с разрушенным домом, было несколько тысяч книг. И когда вычитанная из них «смерть», прорвав картонные переплеты, встретилась со своей родной сестрой, пикирующей на город из грязного неба, обросла костями и поселилась в Грозном надолго, у Полины уже было противоядие.
И она не только уцелела, но и нашла слова, чтобы рассказать о невозможном.
«Тонкая красная линия», появившегося из ниоткуда текста начинает движение к нам.
Иди и смотри.
Станислав Божко,
Москва,
2014
ГРАНИ.Ру
Свободное копирование
