Мама потеряла семью, когда ей было всего 9 лет. По возвращению в Петроград Ольга Михайловна безуспешно пыталась найти работу, и единственным способом прокормить детей было отдать их в детский дом. Михаила определили вместе в детский дом для малышей - ему было 5 лет, 4-х летнего Сергея взяли в семью бездетные знакомые, Олечка отправилась в дом для детей-инвалидов, а Катя в детский дом в Петрограде в Чернышевом переулке, а после побега к маме, ее определили в детский дом в деревне Шальдиха. Больше она никогда не жила под одной крышей ни с кем из своих кровных родственников. Более того, она даже с ними не виделась несколько лет, т.к. бабушка с тётей Надей уехали в Шлиссельбург - городок примерно в 100 километрах от Петрограда, и денег на поездки ни у кого не было. Наверное, это было очень трудное время для 9-летней девочки, но я ни разу не слышала слов обиды или осуждения от мамы в адрес бабушки.
Детский дом располагался в особняке с остатками былой роскоши - мраморными каминами, которые нечем было топить, паркетными полами, узор которых невозможно было рассмотреть из-за многочисленных пятен и царапин, с огромными окнами от пола до потолка, из-за которых зимой в спальне шел пар изо рта. Питание было скудным, но оно было три раза в день. Мама вспоминала суп, который дети называли "кари глазки" , в котором попадались рыбьи головы и хвосты и перекатывались жёлтенькие шарики пшенной крупы. Главное его достоинство было то, что он был горячим. Завтрак обычно состоял из жиденькой каши из той же пшённой крупы, если повезёт, с каким-нибудь жиром. Мама с нежностью вспоминала зелёное льняное масло, которое растекалось по все поверхности каши, и с омерзеньем комки тюленьего жира, который не таял и вонял рыбой. Летом и осенью было полегче - кругом были сады и огороды и дети постарше переходили на "подножный корм", а попросту воровали овощи и яблоки, так что младшим доставалось побольше каши и супа. Праздником была гороховая похлёбка. В 21 году появилась АРА - американская организация помощи голодающим. Как-то детдому перепала продуктовая посылка из этой организации и тогда в меню появилась рисовая каша, пироги из белой американской муки, и сладкий чай. Продуктов хватило всего на пару дней, но случай запомнился на всю жизнь.
В одной из комнат жила престарелая бывшая хозяйка особняка. Почему-то ее не тронули, может быть по причине глубокой старости и безобидности. Девочек по очереди отправляли к ней на помощь. Ее комната показалась маме сказочным дворцом - она вся была заставлена какими-то столиками, пуфиками, козетками. На каждой плоской поверхности стояли статуэтки, рамки с портретами, пустые флаконы из-под духов и прочими "осколками разбитого вдребезги." Помощь заключалась в обмахивании всех этих хрупких предметов метелочкой из перьев и главная задача была ничего не разбить. Мама произвела на старую барыню хорошее впечатление и она стала специально приглашать ее к себе.
В комнате был и шкаф с дореволюционными книгами и мама стала читать их вслух. Часть книг, вероятно принадлежала, детям хозяйки. В частности, мама помнила как читала сказки Пушкина и романы Лидии Чарской. Чтение закончилось, когда одна из воспитательниц застала их за чтением Евангелия. Издание было карманное с очень мелким шрифтом и старушка не могла его читать сама. Евангелие конфисковали, а маме запретили читать "старорежимные книжки." Но она продолжала навещать старушку и в благодарность, та пыталась одаривать ее. Большую часть подарков маме негде было бы хранить, да и что бы она делала с веером, бальными перчатками или шляпкой. Но один подарок пришёлся очень кстати: кожаные дамские сапожки до колен на каблучке рюмочкой со шнуровкой. То что они были велики на несколько размеров было неважно - можно было напихать в носы бумаги или тряпок, зато они были целые, подошва не отваливалась, шнуровка держала сапожки на тощих детских ножках. Так что на целых три года Катя была обеспечена обувью.
Жизнь постепенно налаживалась и к 27 году стала вполне сносной. Однако в 16 лет Катя должна была покинуть детский дом. Ее трудоустроили на Синявинские торфразработки. Торфа в Петроградской-Ленинградской области много. Еще в 1913 году по заказу правительства в Уткиной заводи бельгийское акционерное общество «Железобетон» начало строительство электростанции, она должна была работать на торфе с использованием его местных залежей. К сожалению, Первая мировая война прервала строительство. Построенные стены без кровли простояли до 1920 года, до возобновления строительства – уже в новой стране и в новых условиях. Станцию торжественно открыли 8 октября 1922 года. Ныне это 5-я ГЭС (не гидро, а Государственная электрическая станция) «Красный Октябрь». Она стала одной из первых и самых крупных торфяных электрических станций России.
Синявинские болота были практически неисчерпаемым источником торфа, и в конце 20-х годов там была построена еще 8-ая ГЭС, тоже работающая на торфе. Добыча торфа работа была сезонная и крайне тяжёлая, так как основным способом добычи был гидравлический, а с отсутствием техники, приходилось работать руками. Торфяник размывали сильной струей воды, потом высасывали торфонасосом, вручную, лопатами раскидывали торф для просушки, а потом грузили на подводы и машины, которые отвозили топливо на электростанции. Те, кто работал у торфонасоса, стояли по пояс в холодной жиже, чтобы отгребать крупные фрагменты деревьев и кустов, чтобы они не забили насос. Комары, вечная сырость, холод - охотников на такую работу было мало, тем более, что платили копейки. В основном там работали те, кому некуда было деваться. Было довольно много заключённых и деклассированных элементов, которые терроризировали крестьян, попавших на торфразработки по разнарядке. Мама помнила частушку, сочинённую рабочими: "Ленинградская кукушка ходит задом наперёд. Кто в Синявино побудет, десять лет не проживёт". Маму поставили на "лёгкую" работу - мыть полы в бараках.
Вечерами в бараках бывало всякое - пьянство, картёжные игры, иногда поножовщина. Мама жила в постоянном страхе, пока ее не взяла под крыло группа крестьян, пригнанных из Рязанской области. Они держались от всех особняком и вечерами любили петь песни. У мамы был хороший голос и абсолютный слух, и ее приняли в хор. Еще одной отличительной этой группы была красота - и женщины, и мужчины были удивительно красивы. Когда мама спросила, как это получилось, то ей объяснили, что все они из одной деревни, а их предки из бывших крепостных одного из Шереметевых. Еще в XVIII веке граф задался целью окружить себя только красивыми слугами и для этого начал скупать красавцев и красавец и женить их, т.е. занялся селекцией задолго до появления евгеники.
Просто так уйти с торфразработок до окончания сезона было невозможно. Маме, можно сказать, повезло - она заболела тифом и ее отправили в Ленинград, в больницу, откуда она могла не возвращаться в Синявино. Однако, где-то надо было жить и что-то есть. Она устроилась на работу на Сампсониевскую бумагопрядильную и ткацкую фабрику сначала уборщицей, потом ее перевели в ткачихи. К сожалению, ей негде было жить. В надежде, что ее крестная мать ей поможет в первое время, она разыскала эту женщину, несмотря на то, что та отказала в помощи Ольге Михайловне, когда та вернулась в Петроград. Она знала из писем матери, что семья крестной удачно вписалась в НЭП - у них была небольшая пекарня. Но крестная не пустила ее даже на порог, увидев красную косынку и комсомольский значок. В итоге, первые два месяца мама ночевала на широком подоконнике туалета фабрики, пока ей не дали общежитие.
На фабрике мама проработала больше трёх лет и за это время сумела повидать мать и сестёр и братьев. Каждому нужна была помощь, даже старшей сестре, которая в 29 году родила сына Дмитрия, а мужа у неё не было. Младшим нужна была одежда и обувь. Одна Олечка ничего не просила, но ей хотелось купить хоть конфет. В итоге, мама никак не могла скопить себе на приличное пальто, и зимой бегала по снегу в резиновых ботах на шерстяной носок. Она была активной комсомолкой и со временем ей предложили стать мастером, но ее мечтой было высшее образование. И в 30м году она пошла на рабфак. Тут ей повезло, что она была детдомовкой и сиротой - ведь родители не были крестьянам или пролетариями и их детям не полагалось учиться в высших учебных заведения. Рабочие факультеты принимали только "рабочих и крестьян в возрасте от 18 лет, делегированных производственными союзами, фабрично-заводскими комитетами, партийными отделами работы в деревне, волостными, уездными и губернскими исполкомами." Обучение на дневном отделении рабочего факультета было приравнено к работе на производстве (то есть срок обучения засчитывался в трудовой стаж); слушатели обеспечивались государственными стипендиями. Интересно, что рабфаках практиковалось "групповое обучение" - т.е. задание давалось не каждому учащемуся, а группе из 5-6 человек. Отвечал один, а оценка ставилась всем - предполагалось, что все одинаково осваивали материал
Прямо скажем, основная масса рабфаковцев была плохо подготовлена к учёбе, и мама не была исключением. Ее спасали хорошая память и природная грамотность, но систематических знаний у неё не было, поэтому первоначальный план совмещать работу и вечерние занятия оказался нереальным. Пришлось затянуть поясок потуже и сосредоточиться только на занятиях, но голодать маме было не впервой. Зато в 33м году она закончила рабфак и в 34 стала студенткой геофака ЛГУ, специализируясь на картографии.
Студенческая жизнь была нелёгкой, часто полуголодной, но весёлой. Мама была красивой, яркой девушкой с длинными черными, слегка вьющимися косами. Ее иногда принимали за татарку и как-то одна старая татарка стала громко стыдить ее, что она не знает родного языка. Естественно, что за ней ухаживали, особенно молодой инженер по имени Володя Васильев. Он и стал ее первым мужем.
