Мои предки
И наступил день, когда я увидел в телевизионной передаче рассказ о французском крестьянине. И сказано было там, что он имеет родословную за последние триста лет. И показали толстенную книгу, где записаны были все его предки. Показали его каменный дом, который простоял эти сотни лет, в котором он живёт, осовременив внутренности, достроив новое.
Несколько дней всплывала в моём мозгу эта телепередача и фраза, что мы «Иваны не помнящие родства».
И я решил начать писать родословную своей семьи, чтобы мои дети, внуки и далее… знали хоть какие-то свои корни…
Кто же остался из тех, кто может «вспомнить всё»!
Моей маме было на то время восемьдесят три, и склероз очень сильно повредил её память. Она помнила отдельные картинки из жизни, без названий мест и имён. Я попросил её поднять старые фотографии, надеясь на визуальную память. Несколько раз я приходил к ней в гости и заставлял её вспоминать и вспоминать. Но у неё всплывали в памяти только картинки из пионерского детства. Кое-что из событий немецкой оккупации Ростова. И практически ничего о ближайших родственниках.
Вероятно, это случилось потому, что родители её, медики по профессии, были оторваны от своих мест рождения в силу профессии и направлены на работу в эти Донские места из средней полосы России. Поэтому моя мама никогда не встречалась со своими родственниками. И даже её мама, моя бабушка, изредка писала только своей двоюродной сестре, в город Валуйки, которая жила в частном доме оставшимся после смерти родителей моей бабушки. Её приглашали в гости, но только через несколько лет, после ухода на пенсию, она решила поехать туда, чтобы остаться жить в своём доме. Она увидела дом в таком плачевном состоянии, что не стала претендовать на него и уехала. Но ещё не раз, вспоминая бедность своих родственников, посылала им посылки с продуктами и вещами.
Обратился я и к сестре отца, живущей в Мариуполе, записать всех родственников, которых она помнит. Она была младшим ребёнком в семье отца и осталась единственной старшей из семьи Фейдеровых. Несколько месяцев она молчала, а потом пришло письмо, в котором очень подробно была выписано фамильное древо. Но когда я попытался уточнять некоторые вещи, «зацепившиеся» с детства в моей голове, она отказалась говорить о них, «из соображений безопасности», как она сказала. Страх НКВД витает над её головой до сих пор. До сих пор она не верит ни в какие демократии…
Очень немногое добавил двоюродный брат отца, живущий в Москве.
Что же сложилось из всех этих разорванных воспоминаний?…
Былое…
Как известно из истории, в Крыму в достопамятные времена была Греческая колония. И мой предок по фамилии Спирос был греческим колонистом из купцов. И вероятно был не последним человеком.
Моя бабушка как-то проговорилась, что была из богатой семьи и вспоминала многие из дорогих украшений, на которые они выменивали продукты в Гражданскую войну, а потом остатки и в Отечественную, после которой осталась и долгое время хранилась брошь, подаренная её мамой, в виде большого паука с вкраплёнными изумрудами и рубинами.
***
Жил когда-то мой предок. Имя его сына и невестки не сохранились, но они родили моего пра-прадедушку Лейба Спирос. Буква «с» где-то по пути в советские времена затерялась. И последующие мои предки носили фамилию «Спиро». К сожалению, родители Лейба погибли молодыми при обрушении балкона в Симферополе. И Лейб восьмилетним ребёнком остался на воспитании дедушки, который запомнился тем, что был участником Крымской кампании 1853-1856 гг, за что был награжден «Николаевской Медалью», владелец которой получал многие льготы, в том числе бесплатное посещение общественных бань, чем дедушка пользовался очень часто, и баню использовал в лечебных целях.
О жизни Лейба Спиро ничего не известно, кроме того, что он был портным, и родив сына Соломона в 1879 году, мечтал дать ему европейское образование. А когда Соломон достиг совершеннолетия, Лейб отправил его во Францию учиться шить костюмы в лучших модельных домах Парижа. Так Соломон стал портным, очень уважаемым по тем временам человеком, который держал мастерскую с несколькими закройщиками, хотя шепотом говорили, что мастерских было три.
Достигнув зрелости лет, Соломон женился на Фейге Шмульевне 1884 года рождения.
От этого брака и родилась моя бабушка, Дора, старшая из четверых детей, в 1902 году.
Её всегда звали Дорой, хотя в метрике отца она записана, как Даба – Рахиль.
Другие дети: Лиза 1904 – 1989гг; Гриша 1909 – 1975гг; Ева 1912 – 1970гг.
Глядя на имена моих родственников по линии отца, я не сомневался, что они евреи. Но греческая фамилия говорила о наличии в них греческой крови, что и подтвердилось во времена Хрущёвской оттепели.
Я гостил у бабушки летом 1962 года, когда к ним нагрянули греческие родственники. Это было, как гром среди ясного неба, а может и хуже. Даже нашему поколению не понятен тот животный страх перед НКВД, который испытали наши отцы и особенно деды.
Этих родственников не пригласили домой. И я их не видел. Дед переговаривался с бабушкой о них шепотом, чтобы не услышали соседи. И ходили они на встречи с ними по очереди, чтобы было незаметно. И встречались как бы случайно в городе. Подарки родственников, осторожно были показаны близким, и поделены. Но потом свои подарки бабушка с дедом уничтожили, чтобы не было улик. Ведь мой отец – офицер, и в своей биографии писал, что родственников за границей не имеет. И они боялись подвести его. Я долго уговаривал бабушку подарить мне альбом с видами города, где жили родственники. До сих пор стоит перед глазами прозрачная обложка альбома, и сквозь виньетку на ней просматривался вид на центр города сверху, вероятно с горы. Но альбом постигла участь других подарков.
Об этих родственниках не сохранилось ни адреса, ни имён, ни названия города, откуда они. Всё было стёрто из памяти от страха.
Когда я учился в институте, со мной получал второе высшее образование капитан КГБ. Мы сдружились. И я многое узнал об этой незаметной в Брежневские времена организации. И понял, что поступок деда и бабушки был вполне оправдан.
Итак, Соломон, отец моей бабушки, был портным, теперь сказали бы модельером, и очень обеспеченным человеком. Он тоже хотел дать своим детям хорошее образование. И его две старшие дочери успели до революции поучиться в Пансионе благородных девиц. Это отложило отпечаток на их характере. Более деликатных, выдержанных и добрых людей я не встречал за всю свою жизнь.
Соломон был очень строгих правил, и в доме всё подчинялось ему. Когда собирались за столом для еды, все ждали его, никогда не опаздывая. Входил Соломон, и все разговоры замолкали. Он подходил к торцу большого стола, опирался о стол руками и ждал, когда ему подставят стул, чтобы он сел. Без молитвы кушать было запрещено. За столом, во время еды, все молчали, говорить мог только он. Остальные по его разрешению.
Во время войны Соломон с семьёй уходил с колонной беженцев. Вечером вошли в село. На окраине нашли хату, где была свободная комната с одной кроватью. Конечно, кровать досталась ему. Но к несчастью ночью пошел дождь. И дырявая крыша оказалась только над кроватью. Соломон проснулся и сел на кровати.
- Вот так и буду сидеть до утра, - сказал он.
Все заволновались, стали предлагать передвинуть кровать, но прадед картинно упорствовал. Наконец кровать была передвинута, но долго ещё все не спали, пока Соломон не уснул.
Младшие дети Ева и Гриша получили уже советское образование. Лиза окончила восьмилетку, а Гриша стал военным.
Теперь другая линия родства по моему отцу.
Мой прадед Моисей Фейдер, был сапожником, поэтому и мой дед Гриша тоже стал сапожником. Но не простым, а «лакировщиком». Он шил барыням лаковые туфли и это хорошо оценивалось. Потому, что сшить лаковую кожу без морщинок на носке и пятке, это целое искусство и мастерство. Дед хорошо зарабатывал и любил «держать фасон». По выходным дням он надевал красивый костюм, шляпу «канотье», брал тросточку и шёл гулять на набережную Одессы. Тросточка была особенная. Ручка из слоновой кости в виде головы птицы. Нажатием маленькой кнопочки клюв раскрывался, и в него можно было вставить папиросу во время беседы.
Изредка дед «шиковал». Он брал две пролётки и ехал в трактир «гулять». В первой пролётке ехала его тросточка, во второй он сам. А в трактире швырял на стойку пятёрку и поил всех.
Конечно, сапожник рабочее сословие. И в Гражданскую войну дед был мобилизован в Красную армию для пошива и ремонта сапог. Но приходилось и ему браться за оружие. После бегства из Крыма Белой армии шло очищение Крыма от врагов Советской власти.
Однажды пришло известие, что в Евпатории буянят анархисты. Деда с отрядом отправили туда усмирять их. Анархисты перепились, и сопротивления почти не оказали. А дед три дня был комендантом Евпатории, пока там не была установлена Советская власть.
С этого времени дед мой стал жить в Симферополе.
Всё это я услышал со слов моего деда. И сколько здесь правды, не знаю. Но была у деда фотография, где он стоит в светлой гимнастёрке и тёмных галифе с шашкой на боку, а рядом на стуле сидит его отец.
В 1922 году Дора Спиро вышла замуж за Фейдерова Григория Михайловича.
Соломон не хотел отдавать свою дочь за бедняка, не имевшего ничего, кроме профессии. Но время было уже иное, советское. И дед умел ухаживать. И сумел показать себя и проявить настойчивость.
И через год родился мой отец Ефим, 22 января 1923 года.
Моя семья.
Отец.
В советское время все жили одинаково бедно. А голод тридцатых годов видимо сказался на отце тем, что он хотел стать поваром. Однако всё изменила война! Окончание десятого класса украинской школы совпало с началом Великой Отечественной войны.
Отца призвали в армию. Но обстоятельства складывались так, что он не сразу попал на фронт.
Сначала его отправили в кавалерийское училище. Выдали форму. Длиннополые шинели с разрезом сзади почти до пояса. Но ситуация на фронте складывалась трагически и через два месяца их подняли по тревоге и отправили на передовую.
До фронта они не доехали. Армия, в которую они должны были влиться, была окружена. И их снова повезли в тыл.
Но теперь самых грамотных, а отец с его десятилеткой таковым считался, отобрали в лётное училище. Но и это училище он не окончил. Немцы пёрли на Волгу и Северный Кавказ. И всем курсантам присвоили сержантские звания и отправили в пехоту.
Так отец стал командиром отделения, в котором были некоторые рядовые вдвое старше его и побывавшие в боях солдаты. Отец рассказывал, как заботились о нём и других необстрелянных, опытные бойцы. Отец попал в жестокие бои под Моздоком. И ещё он упоминал о боях с немецкой дивизией «Эдельвейс».
Отец всегда неохотно рассказывал о войне, уходил от этих воспоминаний. Только однажды, встретившись с другом - фронтовиком за праздничным столом, подогретые алкоголем, они разговорились. И мне удалось услышать их воспоминания, о налётах на позиции немецких самолётов, артобстреле, бытовых условиях во время войны, о дружбе.
Награды находили отца уже после войны. В 1956 году орден «Красной звезды». Позднее медали «За боевые заслуги», «За оборону Кавказа», «Медаль Жукова». Всего у него было шестнадцать медалей, и знак «Гвардия». И ещё в конце 90-х ему прислали документы, подтверждающие его награждение орденом «Красного знамени» и «Отечественной войны». Но ордена не вручили, написали, что советские ордена теперь не изготавливают. Это была большая обида для отца.
Потом, при Путине, я услышал, стали снова вручать эти ордена. А отца уже не было…
После войны отец некоторое время преподавал в военном училище в Ереване, где подружился с лейтенантом Владимиром Генераловым, который был родом из Ростова-на-Дону, и дал отцу адрес своей одноклассницы Розы Красновой. Красивой, как он говорил, девушки. Переписка закончилась тем, что однажды отец с этим Вовкой приехали в отпуск в Ростов, где и женился на моей маме. В это же время он получил направление в г. Кировабад Азербайджанской ССР, где стал командиром роты.
Это было в 1946 году. А через год я родился.
Отец прослужил в армии 27 календарных лет. После ВОВ служил в Азербайджане в Кировабаде (Гяндже) и Нахичеване на Араксе. На «гражданку» уволился в звании полковника.
Имея армейский опыт организации и управления людьми, он менее чем за год стал заместителем директора училища. А ещё через год был назначен заместителем управляющего в Управление городской торговли, где занимался в большей степени учебными процессами в городских училищах питания и торговли.
Умер в 2002году.
Мать.
О дальних предках моей матери ничего не известно.
Её отец, Андрей Петрович Краснов, родился в г. Моршанске в 1887 году.
А мать, Котельникова Глафира Гавриловна, родилась в г. Валуйки 1899г.
Их уже нет в живых и невозможно восстановить «связь времён», чтобы понять, откуда шла эта линия предков.
Андрей Петрович умер в памятном для пожилого поколения своими репрессиями 1937 году. Нет, его не репрессировали и не расстреляли. Но фамилия «Краснов» дважды приводила к арестам в 33-ем и 35-ом годах, и быстро отпускали, выяснив, что он не родственник атамана Краснова белогвардейского генерала. Однако, работая в туберкулёзной больнице он заразился «палочкой Коха». И скоротечная чахотка привела его к смертельному исходу.
Андрей Петрович был очень добрым и ласковым человеком. Моей маме запомнилось, как в день зарплаты он обязательно брал двух своих дочерей и шёл с ними в магазин, покупая обновки или подарки и обязательно что-либо вкусное из еды. Был случай, когда с деньгами было совсем плохо. Тогда он снял золотые коронки, заложил их в «Торгсине» и купил каждой дочери по игрушке, кусочек любительской колбасы и конфет.
Ему очень хотелось стать доктором. Он окончил медицинское училище и стал фельдшером, что было по тем временам очень уважаемым званием.
Видимо, он желал добавить себе интеллигентности, потому что изменил своё отчество «Игнатович» на «Петрович». А имя своей жены Глафиры на Галину.
Его жена и она же моя бабушка не дожила всего месяц до девяностолетия, прожив тяжёлую и сложную жизнь. Жаль, что в свои детские годы я не додумался записать воспоминания о её жизни и тех предках, которых она помнила и иногда рассказывала мне.
Сейчас моей маме восемьдесят девятый год. У неё сильный склероз. И в её памяти наилучшим образом сохранились только некоторые события из её школьного детства.
Я попросил её записать всё, что она помнит. И получился рассказ «Я родилась при Сталине».
