1881 год
5 января
Великий князь после сегодняшнего моего доклада завел речь о газетных статьях, передающих по слухам суть речи Абазы о финансовых его видах и изъявляющих при этом сожаление о непубличности заседаний Государственного совета. Выразив и с своей стороны сочувствие этой мысли, великий князь спросил меня, что я о ней думаю. Я сказал, что, к крайнему сожалению, не могу разделять взглядов его высочества. Публичность суждений имеет, конечно, много за себя; но в отношении к нашему Совету едва ли оно применимо.
Совет так беден силами, что открытие для публики дверей его совершенно уронит это высшее у нас учреждение в мнении общества. Теперь хотя и порицают нас иногда за то или другое законоположение, но вообще имеются все-таки весьма высокие понятия о Государственном совете. В сущности, дела рассматриваются у нас -- насколько возможно для людей преимущественно кабинетных -- очень основательно, а читая наши отчеты и мотивированные мнения Совета, можно предположить, что в Совете сидят чуть не Солоны. При публичности заседаний иллюзия совершенно исчезнет, а это было бы, конечно, нежелательно. Далее, непривычка говорить публично и опасение сказать что-либо такое, что могло бы быть подхвачено и осмеиваемо в печати, наверное, удержит от участия в суждениях многих из наших старичков, познания и опытность которых теперь иногда полезны. В результате бы оказалось, что говорило бы всего пять-шесть человек (например: Абаза, Сольский, Милютин, Урусов, Головнин, Победоносцев, Грот), т. е. лица, большею частью занимающие министерские должности. Для авторитета Государственного совета, который должен обсуждать представления министров, это не выгодно.
Великий князь возразил, что, хотя отчасти я прав, но упускаю из виду, что публичность заседаний побудила бы членов к более тщательному изучению дел и к всесторонней предварительной разработке заявляемых замечаний. Я позволил себе выразить сомнение в безусловной справедливости этого возражения. Действительно, сказал я, можно ожидать особого усердия со стороны некоторых членов, представляющихся не более как самоуверенными посредственностями, но что выиграем мы от их болтовни? При настоящем порядке о наивности этих господ мы иногда посмеемся между собою, а затем они пропадают бесследно, в случае же открытия советской залы для публики и печати наивности эти будут разноситься по всей России. Наконец, некоторые из членов пожелают, пожалуй, рисоваться перед публикой... тогда будет беда совершенно иного рода.
Хотя великого князя слова мои несколько коробили, и он не сдался официально, но, кажется, убедился моими соображениями или по крайней мере поколебался в совершенной правильности первоначального своего взгляда. Разговор наш его высочество заключил тем, что нужно бы дать ход записке об учреждении при Совете совещательного собрания гласных, о чем он, при первом удобном случае, переговорит с Лорис-Меликовым. Кстати, запиской этой великий князь очень доволен.
В приемной его высочества нашел я члена Государственного совета А.П.Заблоцкого-Десятовского, который приехал просить великого князя о напечатании на казенный счет составленного им весьма интересного исторического труда о графе П.Д.Киселеве и его времени. Через графа Д.А.Милютина, с которым Заблоцкий дружен, сочинение это было представлено в рукописи государю, очень любившему Киселева, первоначального автора мысли об уничтожении крепостного права в России. Его величество так интересовался книгой, что читал ее ежедневно по вечерам, засиживаясь до двух часов ночи. Замечательны сообщенные мне сегодня Заблоцким слова государя, сказанные им на днях Милютину по поводу отношений Киселева к императору Николаю Павловичу: "Покойный отец очень любил и уважал Павла Дмитриевича и не раз готов был приступить к осуществлению заветной мысли его -- освободить крестьян; но беда в том, что большая часть людей, окружавших батюшку, его пугала и обманывала. Впоследствии меня также старались запугать, и даже до такой степени, что я два раза почти решался отказаться от начатого... Но Господь спас меня".
Свободное копирование
