ГОРОДСКОЕ ТРЕХКЛАССНОЕ
В ПЕРВОМ КЛАССЕ
Рамы наглухо закрыты. Начисто вымыты стекла, и от этого особенно ярко блестят стекающие по ним дождевые капли. Они ползут сперва медленно, делая неожиданные зигзаги, потом, сорвавшись, стремительно сбегают вниз, оставляя на стекле серебристую рваную цепочку мелких водяных крупинок.
От дождя неясный, ровный шум. Дождь звенит по стеклам, шелестит по наружной стене. Дрожь пробирает при одной мысли, что теплая стена комнаты с выцветшими ласковыми обоями с другой стороны сейчас холодна и набухает холодным дождем. На столе коптит пузатая керосиновая лампа. Аська сидит у стола, что-то вышивает. Поблескивает на пальце медный наперсток. Аська теперь совсем заважничала. Весной она кончила школу и уже второй месяц работает в типографии ученицей-приемщицей.
В углу сидит Колька в зеленом служебном кителе с блестящими пуговицами. Колька рисует.
Роман не видит рисунка, но знает, что это немцы -- в касках, со штыками.
Последнее время с Колькой опять что-то случилось. Он подолгу молча сидит, уставившись в одну точку. Иногда встряхнется, вздохнет и опять задумается.
Роман уверен, что Колька опять что-нибудь затевает. Но что?
Посреди комнаты мать раскладывает грязное белье. В ночь стирать будет.
На сундуке сидят Настасья Яковлевна и бабушка. Настасья Яковлена поминутно прикладывается к табакерке и звонко чихает, вспугивая тишину. Она еще больше потолстела, обрюзгла.
За стеной новый жилец -- маклак с рынка -- дребезжит тихонько на балалайке и пьяным голосом гнусит:
Маруся, ты Маруся,
Тебе семнадцать лет.
Чего же ты скрываешь
Таинственный секрет!
-- Да-а, дела, -- вздыхает дед.
Колька перестает рисовать, поднимает голову и долго глядит в потолок. О чем он думает?
-- Ну, а Александр-то пишет? -- спрашивает Настасья Яковлевна, поправляя свой кроваво-красный повойник.
-- Пишет, -- говорит мать. -- На прошлой неделе письмо прислал. В Галиции стоят, местечко какое -- забыла. Пишет, что ничего, да уж какое там...
-- Чтоб не волновалась, -- говорит бабушка. -- А где же там ничего, господи! Небось жмется в шинелишке...
-- Ну, даст бог, вернется, -- говорит Настасья Яковлевна.
Дождь шелестит за окном. Ползут без конца капли. Роман от скуки следит за ними и думает о ребятах. С наступлением осени развалилась дружная компания. Спиридоновы готовились в школу и по целым дням зубрили таблицу умножения. Женька тоже готовился в школу. Ему купили ранец, и он уже успел похвастаться. И Степка будет учиться.
Один Васька слонялся по двору, ничего не делая, да Роман все ожидал, когда мать выберет свободный день и отведет его в школу. Но матери все некогда.
Вот и сейчас она идет в прачечную на всю ночь.
Собрав белье, она связывает его в узел, потом, накинув платок, оглядывает комнату: не забыла ли чего.
Настасья Яковлевна вдруг тоже начинает суетиться.
-- Ах ты, как засиделась! Пойдем, что ли? Дотащу узел-то до прачечной.
Мать берет корзину с дровами, Настасья Яковлевна -- узел с бельем и лампу. Роман закрывает за ними дверь на задвижку. В квартире становится еще тише. Бабушка молится богу.
Сестра за занавеской спать укладывается. Один Колька сидит за столом. -- Да-а, дела, -- кряхтит дед.
Он, уже раздетый, сидит в нижнем белье на кровати, свесив ноги. Почесываясь, лениво разговаривает сам с собой:
-- И что, в самом деле, сцепились? Хлеба, что ли, мало? Или земли не хватает? Эх, кабы мне волю, взял бы я этого Вильгельма, чума его возьми...
Бабушка, кончив шептать молитвы, раздевается, расчесывает жидкие волосы и, кряхтя, лезет под одеяло.
-- Ложись ты, долбыня! -- прикрикивает она на деда. -- Долбит, долбит, из пустого в порожнее переливает... И ты бы ложился, -- обращается она к Кольке. -- Нечего зря керосин-то палить...
За стеной шуршит неугомонный дождь, шипит и потрескивает фитиль в лампе.
***
Наконец мать взялась за Романа. Отложив все дела, она два дня бегала по школам. Прием уже везде был окончен, но ей удалось пристроить Романа.
На третий день она пошла с ним в Александровский рынок покупать сапоги. Юркие торговцы, беспрерывно щебеча, тормошили Романа, напяливали ему на ноги разные ботинки и уговаривали мать:
-- Мадам, берите эти... Нигде не найдете лучше.
Сапоги наконец купили. Но на обратном пути мать вдруг вспомнила: -- а ранец еще надо...
-- Надо... -- сказал Роман.
-- Ты иди домой, -- сказала мать. -- А я забегу к Вассе Алексеевне. Что-то она мне говорила о ранце.
Через час мать пришла и принесла огромный кожаный ранец...
-- Вот-то счастье... -- рассказывала она. -- Старший-то барчук гувалевский гимназию кончил. Васса Алексеевна для меня расстаралась, выпросила у господ ранец.
Ранец был шикарный -- с отделениями для книг, для тетрадей и для пенала.
Целый вечер, как солдат перед боем, чистил Роман ранец, стирал резинкой чернильные пятна, буквы, рожицы, нарисованные на крышке. Потом долго укладывал две тетрадки и книгу.
И вот он в школе. Шагает с матерью по чистому, светлому коридору. Скрипят новые сапоги, режет плечи ремень от ранца.
Начальница принимает их в столовой. Она пьет кофе с сухариками.
-- Пойди-ка поближе, -- говорит она Роману.
Роман делает два шага вперед и останавливается. Как бы не поскользнуться в новых сапогах на скользком паркете!
-- Сколько лет? -- спрашивает начальница и, прищурившись, разглядывает его.
-- Девять, -- говорит Роман. -- А ты хочешь учиться?
-- Хочу.
Начальница -- седенькая старушка. У нее дряблое розовое личико, маленькие пухлые ручки. Одета она в простое серое платье.
-- Ну, посмотрим, посмотрим, -- говорит она и поднимается. -- Иди за мной.
Мать быстро крестит Романа и уходит, а Роман идет за старушкой по коридору.
Дверь в класс отворяется. При входе старушки шум и крики мгновенно смолкают.
-- Здраст... Гликерия Петровна! -- кричат хором ученики. А Роману слышится: "Лукерья".
Класс большой и светлый. У стены две доски. На одной стене висят портреты царей, на другой -- портреты писателей: Пушкина, Гоголя, Лермонтова.
Гликерия Петровна по очереди начинает вызывать ребят. Роман оглядывает всех учеников. Один ему особенно нравится -- черноглазый курчавый мальчишка в черной курточке.
-- Рожнов! -- выкликает Гликерия Петровна.
Роман встает. На него с любопытством смотрит весь класс.
-- Ты учился раньше?
--Да, Лукерья Петровна, -- говорит Роман.
Все хохочут, а больше всех черноглазый, который понравился.
-- Дурак! -- визжит он. -- Глухарь!
-- Меня зовут Гликерией Петровной, -- говорит, покраснев, учительница. -- Садись.
Роман садится и видит перед носом на парте бумажку с корявыми буквами:
Глухарь Вислоухий
Роман оглядывается. Все сидят как ни в чем не бывало. Учительница говорит что-то вроде речи. Роман внимательно слушает. Вдруг у него начинает чесаться шея. Он трет ее рукой и достает свернутую бумажку, засунутую за воротник.
Черноглазый мальчишка давится от смеха. Роману обидно. Почему именно этот смеется? Он показывает мальчишке кулак.
-- Скажу, -- громко говорит черноглазый, и Роман, вздрогнув, прячет руку.
Пришел священник. Отслужил молебен, и ребят распустили по домам.
-- А ты что знаешь? -- спрашивает Романа во дворе черноглазый мальчишка.
-- Закон божий... Арихметику...
-- Дурак! -- завизжал черноглазый. -- Арихме-тика!.. Ребята, он говорит: арихметика...
Вдруг, сделав испуганное лицо, черноглазый попятился от Романа.
-- Что у тебя на груди? -- крикнул он. Роман, ничего не подозревая, нагнул голову,
чтобы посмотреть. Черноглазый дернул его за нос.
-- Расти большой! -- крикнул он.
Ребята захохотали. Роман, недоумевая, оглядел ребят и, поняв, что над ним смеются, треснул черноглазого прямо по носу. Потасовка продолжалась недолго, и Роман вышел из нее победителем, хотя и с синяком.
Домой возвращался гордый и чувствовал себя заправским бывалым школяром, а школа была теперь как родной дом.
