Однажды утром, в октябре 1822-го, быв в каком-то торжественном настроении души, стоял я долго у окна, глядел на темные волны Невы и углубился в размышления. Скорбел о слабости воли при добрых благородных намерениях. Сердце мне твердило, что человек может сдержать свое слово, стоит только захотеть, и можно отстать от игры; разум отозвался, что выполнение такого намерения непременно послужит к лучшему, что при азартной игре пропадут миллионы рублей и всякое достояние; а кто не играет, тот может приобретать, и много ли, мало ли, может назвать своим, а не пропадет оттого, что туз или десятка лягут направо или налево. С того дня я перестал играть в азартные игры, и это уже не стоило мне никакой борьбы, так что в тот же вечер из новгородского подворья, в коем Филарет, после знаменитый митрополит Московский, служил всенощную, зашел ко мне мой победитель в картах и предложил сыграть с ним, предоставляя мне возможность отыграться; но я не согласился, и теперь, когда пересматриваю свои записки, минуло уже 47 лет с тех пор, как я в упомянутое утро перестал играть в банк и в штос. До этой счастливой минуты я так же рассуждал и так же чувствовал, но без успеха. Без сомнения, много к тому содействовала тайная любовь; но я не мог назвать себя влюбленным, сравнивая себя с другими влюбленными, предающимися своей страсти, как я безотчетно предавался страсти к игре в карты; моя любовь требовала нравственного усовершенствования, такого образа мыслей, который состоит из слияния умственного и нравственного стремления и действует на сердце и на характер. Мышления мои становились возвышеннее и чище; цель моей жизни получила другое направление. И в этом сознании, что хотя слабо и медленно человек улучшается, есть уже блаженство выше всяких чувственных наслаждений и шумных развлечений. Вопреки этой перемене во мне, замеченной всеми сослуживцами, сохранил я прозвание души в полку, как в роте лихой песельник или запевала прозывается между товарищами душою роты.
