2
Во второй половине дня наши брички остановились возле реки. Отвязали корову и на верёвке пустили пастись. Она жадно хватала траву. Вскидывала рогатую голову, осматривалась и продолжала напихивать травой, казалось свою бездонную утробу, напилась вволю речной воды и улеглась. Вздохнула тяжко и принялась за дело - зажевала жвачку. Увидев это, мама заметила:
- Кажется, корова успокоилась.
Так что первый день пути был примерочным, так объяснил наше недолгое движение старший возничий, однорукий мужик. На вид он был страшен, и мы, дети, боялись его: ну прямо вылитый Бормалей. Но, как оказалось, человек он был добрый, мягкий, и к концу нашего путешествия мы с ним подружились.
Второй возничий, невысокого роста, очень худой, был всегда молчалив и неприветлив. Редко от него можно было услышать слово.
Мужская половина занялась обустройством временной стоянки. Из леса для костра натаскали сушняка. Женская половина принялась готовить обед. Под котлом, подвешенным над костром на рогатке, грелась вода.
В наш лагерь пришли двое мужчин. Поздоровались и, узнав о нас всё, что хотели, разговорились.
- Наша деревня недалеко. Вы немного не доехали. Надо бы вам в деревне ночевать, - посоветовал нам один из мужчин, как оказалось, он был председателем сельсовета. Но, увидев основательность нашей подготовки к ночёвке, оружие и довольно крепких мужиков, успокоился. - Если что, стрельните. Мы услышим.
- Да чего же нам бояться в такой глухомани? – спросила мама.
- Конечно, не разбойников. Зверья опасайтесь. Особливо двуногого зверя, - многозначительно пошутил один из пришедших. - Да вот ещё - в наших местах змей полно, остерегайтесь, - предупредил он нас.
Председатель сельсовета посмотрел, что за обед готовят женщины. Покачал головой и приказал что-то своему спутнику. Тот поднялся и ушёл. Собираясь варить пшённую кашу, мама ждала, когда нагреется вода. Вскоре вернулся спутник председателя. Принес целое ведро рыбы.
- Уха вкуснее вашего варева будет, - сказал он.
Вскоре над нашим лагерем распространился запах ухи. Хотелось есть, да так, что просто не было сил терпеть.
Возницы из брички вытащили столешницу, укрепили её на четырех вбитых в землю кольях – получился стол. Отвязали от отвалов две скамьи. Стук мисок, о столешницу, нарезанная на ломти буханка хлеба - вмиг усадили нас за импровизированный стол. Мама пригласила отобедать с нами гостей – они не отказались.
И начался «пир»! Взрослые выпили из кружек водки за знакомство, за почин путешествия. Разумеется, велись разговоры на разные темы.
- Так что же вас заставило уехать из Первомайского совхоза? - уже не первый раз вопрошал подвыпивший председатель. - Вроде вас приняли там хорошо, да и вы народу понравились.
И вот тут-то наши родители поняли, что председатель о нашем путешествии был осведомлён, да и знал о нас многое. Знал, и куда мы направляемся.
- Надо же, - удивлялась мама, - как здесь быстро разносятся новости – и телеграф не нужен.
- Да, вот так мы и живём. Знаем, что вы бабку-немку приютили; знаем, что горе у вас; знаем, что вы – люди хорошие.
Дальше – больше. Он советовал, какими дорогами нам безопаснее ехать. Отметил и те дороги, которые на карте не были обозначены. Рекомендовал ночевать не на природе, а в деревнях.
До позднего вечера гости были с нами. И только тогда, когда мы собирались укладываться спать, они распрощались с нами. Председатель, одобрительно хмыкнул, увидев, как возчики окружают брички верёвками, свитыми из шерсти, ещё раз напомнил:
- Ну, если что – стрельните. Услышим. Молодцы, - похвалил он возниц. - Это верно вы сделали: шерстяные веревки оберегут вас от змей. Бывайте, здоровы! - и гости ушли.
Стемнело. С реки на берег надвинулся туман. И вот уже не видно ни реки, ни деревьев. И лишь над костром таял туман. Вскоре костёр угас, и туман, как одеялом, накрыл нашу стоянку. Птиц не было слышно – тоже уснули. Под нашей бричкой ворчал Бобик. Он так за день набегался, что выдохся и, казалось, ничто не заставит его вылезти из-под брички. Но вдруг он вскочил, зарычал и с лаем бросился к реке.
- Кого -то несет! - встревожился отец и вылез из брички.
На реке были слышны удары вёсел по воде и скрип уключин. К нашему берегу причалила лодка. Бобик стоял возле лодки и рычал. В темноте, в молоке тумана, он выглядел неправдоподобно угрожающе: лохматый и огромный. Так что из лодки на берег никто не посмел выйти.
- Хозяева! – прокричали с лодки.
Возница с берданкой и отец подошли к берегу.
- Что вам? – спросил отец.
- Да вот, сети ставить надо. Председатель нас прислал. Рыбы вам на дорогу подловить надобно.
Рано утром громким лаем нас разбудил Бобка - возле брички мы обнаружили корзину, наполненную рыбой, ещё живой. На реке слышались удары вёсел по воде – уплывала лодка. Мама с отцом подивились ненавязчивости гостей. Возницы одобрительно крякнули:
- Добро!
Бабушка Гретхен, подоив корову, принялась засаливать рыбу: укладывала её слой за слоем в вёдра, и прикрывала травой. Пахло рыбой и ещё чем-то ароматным. Аромат исходил от травы. Что это за трава – бабушка не объясняла: со своими секретами она расставалась неохотно. Как потом выяснилось, травка-то была нам известна – это был луговой чеснок.
День обещал быть жарким, поэтому, позавтракав и убрав за собой мусор, мы поспешили с отъездом, чтобы к полудню успеть доехать до ближайшей деревни.
Впереди нашего обоза бежал Бобик, то и дело ныряющий в чащу леса и возникающий неожиданно перед лошадями на дороге. Лошади, косили глазами на собаку, фыркали, а та, как ни в чём не бывало, занималась своим делом – то исчезала в лесу, то появлялась впереди лошадей.
- Работает пёс, охраняет нас - проверяет, нет ли опасности. С такой собакой не страшно. Загодя предупредит, коли зверь объявится или, того хуже, человек, - одобрил поведение Бобки возница.
- Вот беда-то: на дорогах стали шалить пришлые, - разговорился он. - Своих-то людишек, способных на злое дело, мы уже наказали. Да и осталось воришек наперечет, почти всех война подобрала, - помолчал, потом договорил. – Да, ладно, и это перетерпим, нам не впервой, так что за своих баб и детишек не беспокойся, - обнадёжил он отца.
Отец сидел, молча, только в знак согласия кивал головой.
- Ну и молчун ты, - опять начал разговор возница. – Видать, всё горюешь, что из-за болезни не на фронте. Али ещё огорчение, какое есть? – не унимался он.
Отцу надоели разговоры такого рода, когда волей-неволей приходится открывать душу.
- Что-то мне нездоровится, - произнёс он. - Прилягу. Ты уж один управляйся. Если что – разбуди.
Лёжа на медвежьей шкуре, заложив руки за голову и с улыбкой, поглядывая на спящих детей и дремлющую жену, отец предавался воспоминаниям.
«Видел себя в доме отца. Дом на берегу Западной Двины. Большой сад: яблони, диковинно огромные и сладки груши, называвшиеся по-хулигански «дулями». Вспомнилось, как, набрав полную пазуху спелых груш, убегал с друзьями к реке. Ловили раков, пекли их на костре и потом, наевшись вдоволь рачьего мяса, лакомились грушами …».
Воспоминания детства прервала сильная встряска брички, потом её остановка и ругань возницы:
- Эхма! Только этого нам не хватало! Видно, не задался нам сегодня путь: чека выскочила, и колесо свалилось. Слава Богу, что не кувырнулись!
Возле брички, накренившейся и осевшей на одну сторону, собрались все. Судили и рядили что делать. То ли разгружаться и потом поднимать бричку, чтобы надеть колесо – тогда полдня потеряем, то ли придумать что можно. И придумали.
Спилили березу. Из неё вырубили чурбак, а из верхушки - лагу. Заложили лагу одним концом под заднюю ось, оперли её о чурбак, навалились на высоко задранный конец лаги – и бричка со всем скарбом выровнялась. Одели колесо. Забили на место запасную чеку. И поехали.
Монотонный ход брички, щелканье кнутов, покрикивание возниц на лошадей способствовали сну – мы уснули. Отец лежал рядом с нами и дремал. Небольшое происшествие не прервало его воспоминаний.
«Привиделся ему его отец – наш дед Степан. Кряжистый мужик, с рыжей бородой и огромными натруженными ручищами-клещами. Славно и дружно жила большая семья. Из памяти, как из шкатулки, вынимались - лица братьев и сестёр. Было их пятеро, кроме самого: Георгий, Андрей и за ними Валентин, сестра Маруся – помощница, любимица матери, и Александра – чистая бестия, дралась с мальчишками не хуже его самого.
Навсегда остался в его памяти страшный день, когда отца привезли с табачной фабрики, где он работал машинистом на паровой установке. С разбитой головой, обмотанной пропитанными кровью бинтами, оглушённый и ослабевший от потери крови, сам он идти не мог. В дом его внесли на одеяле. Мать плакала и причитала: «Что же теперь будет, как выжить с детьми, как прокормиться?!» Дети собрались вокруг отца, лежавшего на полу, и с ужасом смотрели на него, ещё не понимая, что вот так, неожиданно, в дом пришла беда.
Вечером на роскошных дрожках с врачом приехал хозяин фабрики. Врач осмотрел отца, сделал перевязку и не стал обнадеживать:
- Инвалидом останется, а может, и не выживет – сильно повреждена голова.
Хозяин пошептался о чем-то с врачом, покивал на его слова головой, достал портмоне, извлек «катеринку», отдал матери - вот, мол, вам компенсация. Деньги по тем временам были немалые, но надолго их не хватило.
Отец медленно поправлялся. Пытался ходить по двору. Его покачивало из стороны в сторону – кружилась голова. Когда врач окончательно снял повязки с головы отца, его трудно было узнать: вместо одного глаза зияла краснеющая дыра, одного уха не было. Часть кожи на голове отсутствовала. Страшно было видеть голую кость черепа, обтянутого тонкой плёнкой нарастающей плоти.
Отца навещали товарищи. Однажды они принесли нехорошую весть. Вместо отца наняли нового механика, а его окончательно уволили, и пособия от хозяина он больше получать не будет. И ещё посетовали на то, что зря его жена «катеринку» взяла, надо бы было адвоката нанять и в суд на хозяина подать.
Витебск городом в те времена был небольшим. Народ жил слободами: еврейская, татарская, русские и белорусы - в одной. Слух о беде в семье мастерового разнёсся по слободам очень быстро. Степана хорошо знали, как человека дельного, умелого: телеги чинил, самовары паял, котлы лудил, и ни кому в помощи не отказывал.
Многие помнили еще и отца Степана – Тараса. Колоритная была фигура. Огромен ростом, бородат, и должность у него такая же кучерявая была, как и борода – служил он лесником в государственных угодьях. Суровым был человеком, но добрым: прощал грех самовольной порубки окрестным крестьянам, а многим и сам помогал, привлекая их на заготовку древесины. Да вот случилось ему поймать людей местного помещика: те по приказу хозяина лес из государственных угодий воровали. Приехал помещик на незаконную порубку своих работников выручать, да повздорил с лесником за его отказ не усмотреть в порубке своеволия. Хлестнул лесника кнутом. Ну и не удержался лесник, рубанул сгоряча помещика топором, да так крепко, что тот и умер сразу.
Спасло Тараса от вечной каторги то, что полиция на месте события обнаружила в руке помещика револьвер. А в шапке лесника «отыскала» дырку от пули: видно, следователь недолюбливал помещика за что-то и устроил всё в пользу лесника, да в протоколе отметил, что лесник, мол, оборонялся, что первым напал помещик. Однако осудили лесника - определили ему десять лет каторжных работ. А через пять лет Тарас вернулся домой, и его приняли на прежнюю должность. По мнению властей, работником он был честным».
Из памяти уплыл образ деда-лесника, еще помаячила на прощание его лохматая голова с золотой серьгой в ухе и исчезла. Очнулся отец оттого, что бричка остановилась, выглянул из-под арки тента:
- Что случилось?
- Да вроде ничего. Посмотри сам - гроза надвигается,- ответил возничий.
Свободное копирование
