2 августа 1998, воскресенье.
Боже, что делается! Ветер срывает крыши, рвет провода, выламывает деревья! Ливень такой, что даже помыслить невозможно, чтобы выйти из дома. Третий день у нас нет света, живем при свечах, едим всухомятку. Я много слышала о торнадо, вот довелось и мне это увидеть: смерч серым столбом несется по улице и крушит все на своем пути. И страшно, и сладко! Американские дома – замечательные! Они красивые, удобные, теплые, но они не рассчитаны на такой ветер. Дерево упадет – и дом рушится, как картонная коробка.
7 августа 1998, пятница.
Я уже начала лечить свои зубы. Доктор Дима – красивый молодой человек, русский, учится в колледже, чтобы подтвердить свой российский диплом, по выходным зарабатывает нелегально на жизнь. Работает он в Бруклине, в довольно обшарпанном офисе. Судя по всему, ему приходится часто переезжать, чтобы не засекла налоговая полиция, иначе – конец карьере. Мне его рекомендовали, как очень хорошего и недорогого врача. Наверное, это действительно так, потому что попасть к нему на прием – совсем нелегкое дело. Дима особенной любезностью не отличается, но пока и не хамит. Обещает сделать всю работу за два-три месяца. Значит, все выходные нужно будет прежде всего подчинять этому делу. Обойдется мне все не меньше чем в две тысячи долларов.
Встреча на автовокзале в Манхеттене. Уже вечер, я ожидаю свой автобус, чтобы ехать домой. Подходит пожилой человек и, тыча пальцем в какую-то мятую бумажку, буквально мычит. Я смотрю на него. Маленький, сморщенный, седенький, лысенький. Песочного цвета чемодан фасона 40-х годов с железками на углах и заржавевшими замками. Точно такой лежал в родительском доме на чердаке. Думаю: «Наш, родимый!». Ордена на груди подтвердили мою догадку. Дедушка только что приехал из аэропорта, не знает, как добраться до места, суетится, тычет бумажку с адресом. Говорит, что приехал в санаторий, но, по-моему, обманывает. Узнала, где останавливается его автобус, провожаю до остановки. По дороге он сообщает, что зовут его Эммануил, он москвич, профессор. Покупаю ему билет и, не сразу поняв кассира, сначала называю ему сумму 40 долларов, а потом – 30. Он сразу настораживается. Начинает допытываться, почему я сначала сказала так, а потом иначе, не знает, кого подозревать в жульничестве, меня или кассира. Вместо благодарности начинает рассуждать о том, что долг каждого помогать другим, что больше имеет тот, кто отдает, поэтому, мол, я в выигрыше от этой встречи. Потом, блеснув глазками, вкрадчиво предлагает как-нибудь где-нибудь встретиться, посидеть. Подвела его к небольшой быстро движущейся очереди человек 10-15; он спрашивает, имеет ли право пройти без очереди, как ветеран войны. За год я уже отвыкла от этих суетливо-нагловатых манер, и так мне стало грустно и обидно за московских профессоров.
Свободное копирование
