Много толкуют о том, что дворянство, благородное происхождение ныне не имеет уже значения -- все это одни пустые разговоры. Даровитый студент, бедняк, из простых, редко встречает в так называемых хороших домах тот вежливый и радушный прием, который оказывают разодетому дворянчику или сынку важного бюрократа. Примеров я мог бы привести немало, но удовольствуюсь одним -- из собственной жизни. Имен я называть не буду -- это безразлично, довольно знать, что дело идет о лице, занимавшем весьма почетное положение.
Король Христиан VIII в первый раз по восшествии на престол посетил театр, шла как раз моя драма "Мулат". Я сидел в первых рядах партера рядом с Торвальдсеном, и он при закрытии занавеса шепнул мне: "Король вам кланяется!" "Нет, это, верно, вам! -- ответил я. -- Не может быть, чтобы мне!" Затем я поглядел на королевскую ложу, король опять кивнул -- именно мне, но я чувствовал, что возможная ошибка с моей стороны страшно отозвалась бы потом на мне, и поэтому остался сидеть неподвижно. На другой день я отправился к его величеству поблагодарить его за такую необыкновенную милость, и он посмеялся тому, что я не сейчас же ответил на нее. Спустя несколько дней, в Христиансоргском дворце предстоял бал для представителей всех классов общества. Был приглашен и я.
"Что вам там делать? -- спросил меня один из наших маститых представителей науки, когда я заговорил в его доме об этом празднестве. -- Что вам делать в подобном кругу?" -- повторил он. Я и ответь в шутку: "В этом-то кругу я лучше всего и принят!" "Но вы не принадлежите к нему!" -- сказал он сердито. Мне оставалось только и на это ответить шуткой, как будто я нисколько и не был задет: "Что ж, если сам король кланяется мне из своей ложи в театре, то отчего ж бы мне и не появиться на балу у него!" "Король кланялся вам из ложи! -- воскликнул он. -- Да, но и это еще не дает вам права лезть во дворец!" "Но на этом балу будут люди и из того сословия, к которому принадлежу я! -- сказал я уже серьезнее. -- Там будут студенты!" "Да, какие?" -- спросил он. Я назвал одного молодого студента, родственника моего собеседника. "Еще бы! -- подхватил он. -- Он ведь сын статского советника! А ваш отец кем был?" Тут уж меня забрало за живое, и я ответил: "Мой отец был ремесленником! Своим теперешним положением я после Бога обязан себе самому, и, мне кажется, вам бы следовало уважать это!.. " И почтенному ученому никогда не приходило на ум извиниться передо мной за сказанное.
Рассказывая о горьких минутах своей жизни, трудно вообще соблюсти должное беспристрастие, трудно и не задеть кого-нибудь из тех, кто в свое время больно задел нас, поэтому я и опускаю здесь большинство осушенных мною чаш горечи, а останавливаюсь лишь на нескольких отдельных капельках. Такие остановки нужны для освещения кое-чего в моих произведениях, и они особенно уместны здесь, так как после моего возвращения из второго большого путешествия и появления "Базара поэта" мне вообще зажилось легче. Критика, если и не совсем еще перестала поучать меня, то все же стала относиться ко мне лучше, если на челн мой и набегали еще иногда сердитые шквалы, то все же с этих пор он чаще нес меня по спокойной глади житейского моря, и я мало-помалу добивался того признания моих трудов, какого только вообще мог пожелать от своих земляков и какое предсказывал мне Эрстед.
Свободное копирование
