21 апреля я отплыл из Пирея в Сиру, а оттуда на французском корабле "Рамзес" отправился в Константинополь. В Архипелаге мы выдержали страшную бурю, я уже подумывал о кораблекрушении и смерти, и, когда окончательно проникнулся убеждением в их неминуемости, мгновенно успокоился, лег в койку и заснул под стоны и вопли пассажиров, смешанные со скрипом и визгом снастей. Когда я проснулся, оказалось, что мы благополучно приплыли в Смирнскую бухту. Перед глазами моими лежала другая часть света. Готовясь ступить на ее почву, я ощущал в душе такое же благоговение, с каким переступал бывало ребенком за ограду Оденсейского кладбища. Я думал об Иисусе Христе, ходившем по этой земле, о Гомере, певшем здесь свои бессмертные песни. Да, глядя на малоазийский берег, я как будто внимал проповеди, подобной которой мне не приходилось слышать в стенах церкви.
Смирна имела издали очень величавый вид благодаря островерхим красным крышам и минаретам, улицы же в ней были такие же узенькие, как в Венеции; когда по ним пробегал страус или верблюд, пешеходы должны были спасаться в отворенные двери домов.
Вечером мы оставили Смирну. Над могилой Ахилла стояла только что народившаяся луна. В шесть часов утра мы вошли в Дарданелльский пролив...
В Константинополе я прекрасно провел одиннадцать дней. Мое обычное счастье туриста не покинуло меня и тут, как раз во время моего пребывания здесь праздновалось рождение Магомета. Я видел шествие султана в мечеть, войсковой парад, пестрые, празднично разодетые толпы народа, наполнявшие улицы, и блестящую иллюминацию вечером. Все минареты были унизаны огоньками, над всем городом как будто повисла сеть из разноцветных фонариков, сиявших, как звездочки, все корабли и лодки резко выделялись во мраке огненными контурами. Вечер был чудный, звездный, гора Олимп на малоазийском берегу вся горела в лучах заходящего солнца -- такой волшебной, фантастической картины я еще не видывал!
Вернуться домой мне хотелось через Черное море и Дунай, но часть Румынии и Болгарии была объята восстанием, и говорили, что христиан убивают тысячами.
Все другие туристы, товарищи мои по отелю, отказались от подобного плана путешествия и советовали мне последовать их примеру -- вернуться опять через Грецию и Италию. Я колебался. Я не принадлежу к храбрецам, мне это часто говорили, да я и сам сознаю это, но должен все-таки оговориться, что трушу обыкновенно в пустяках. Когда же дело доходит до серьезного, во мне просыпается настойчивость, воля, которая преодолевает все и чем дальше, тем крепнет все больше. Я дрожу, боюсь и в то же время делаю то, что признаю в данную минуту должным. И я полагаю, что если человек, трусливый от природы, делает все от него зависящее, чтобы преодолеть свою слабость, ему уже нечего стыдиться ее.
Итак, я не знал на что решиться, фантазия рисовала мне всевозможные ужасы, я провел тяжелую, бессонную ночь, а утром пошел к австрийскому уполномоченному, барону Штюрмеру, спросить его совета. Он полагал, что особенного риска нет, и я могу ехать, тем более что той же дорогой отправляются с депешами в Вену двое его земляков офицеров -- я мог примкнуть к ним. С этой минуты решение мое было принято, и с этой же минуты всякий страх и тревоги оставили меня, я препоручил себя Всевышнему и успокоился.
Свободное копирование
