Из Адрианополя мы выехали очень рано (2 февраля); на душе у меня так светло, так отрадно, что я забыл и про арестантскую, и всю дорогу восторженно пел в вагоне: "Радуйся благодатная Богородице Дево, из Тебе бо воссие Солнце правды -- Христос Бог наш, просвещаяй сущие во теме,-- веселися и ты, старче праведный..." (троп. Сретение).
В Кояджике милейший комендант принял нас по-братски, угостил ужином, а на другой день (3 февраля) на прощанье положил в нашу артелку три огромные мешка турецкого ячменю. Возвращались мы назад в Эски-Загру не по старой дороге, не на Чирпан, а проселком, напрямик; этим мы избавились от Филиппопольского шоссе, которое своими ужасами только отравило бы мою радость, мое отличное расположение духа.
На переправе через Марицу с нами приключилась оказия: чуть было не потонула наша артелка. Противоположный берег, к которому причаливает паром, невысок, но очень крут, и прокопанная в нем дорожка очень узка, так, что при съезде с парома нельзя было запречь всю четверню, а пара дышловых не в силах была выхватить сразу, лошади попятились, артелка покатилась назад и так стукнула в борт парома, что причалы (веревки) в одно мгновение лопнули: одно заднее колесо успело попасть на паром, а другое повисло в воду; паром стал отходить от берега, таща за собой и артелку, и лошадей в воду. Минута была страшная, неожиданная... Мы были уже на другом берегу, но представь себе положение Пашковского: мешки с деньгами остались в артелке! Опытные паромщики-турки спасли нас; в одно мгновение они уперлись шестами -- глубина была около пяти аршин -- и удержали отход парома от берега, а другие из них выскочили на берег с новыми причалами и снова подтянули паром. Бедные наши дышловые лошадки дрожали как в лихорадке, видимо сознавая угрожающую им опасность, но все-таки не в силах были вытащить артелки, несмотря на свои непомерные усилия. Когда паром был прикреплен основательно, наши возницы (два обозные солдата) сообразили подпреч пристяжных, выведенных прежде на берег, зацепив постромками за дышло, но дышло не выдержало и треснуло, что тут делать? Паромщики-турки смекнули в чем сила и начали указывать нам на дорогу, крича по-болгарски: "Биволи, биволи (то-есть буйволы)!". Сейчас же послали мы верхового по дороге вперед, и через полчаса он привел пару коренастых буйволов с болгаром, и они без особых усилий вытащили нашу артелку как перышко.
В Эски-Загру приехали мы вечером и ночевали в той же самой лачужке.
На другой день (4 февраля) выехали мы с рассветом и любовались первыми лучами восходящего солнца при самом въезде в знаменитое ущелье. Как были освещены окрестные горы, деревья, первая весенняя зелень на пригорках -- не спрашивай, это такая прелесть, которой и описать невозможно... Переезд до Казанлыка совершился благополучно, без особых приключений; только на дороге я не мог не обратить внимание на замечательную сметливость одного встреченного нами солдатика, который брел себе куда-то, должно полагать, к своему полку, по направлению к Эски-Загре. Стоял полдень; солнышко припекало, как у нас в июне. Солдатик в первом попавшемся ему горном ручье выстирал себе белье и для просушки развесил его по собственной своей персоне: нижнее белье продел на ружье, а рубаху разместил сверх ранца по спине, завязав рукава спереди вместо галстука, около портупеи привесил портянки; вышло и просто, и мило -- и маршевой продолжает, и белье сушит... В Казанлык вернулись мы после обеда; но что я тут встретил после десятидневной отлучки, о том напишу в следующем письме, а пока что -- прощай, до свидания!
Свободное копирование
