Трестеник, 23 ноября
Кажется, я уже писал о том, какую тяжелую службу несут наши бедные солдаты, в особенности, на позиции, на аванпостах; то же самое наряду с ними переносят и все офицеры, особенно те, которые вовремя не запаслись полушубками. Не подумай, что это последнее обстоятельство произошло от их небрежности, нерадения о себе, нет, многие и доселе со дня на день все ожидают присылки полушубков, заказанных ими в Москве или обещанных родными; многие даже получили уже давно письма с уведомлением, что полушубки высланы, а их все-таки нет как нет. Наше полевое почтовое управление так хитроумно организовало здесь почтовые сообщения, что от самого начала кампании и до сего дня еще никто, кажется, во всей действующей армии (исключая сильных мира сего) не получал ни единой посылки; письма и газеты еще кое-как доплывают сюда, хотя чуть не через месяц, но посылки никак не могут добраться... Говорят, что они целыми горами навалены на всех главных этапах военной дороги от границ России до самого Дуная: в Унгенах, Яссах, Букуреште, Фратештах, Зимнице и Систове, но от этого нам нисколько не легче. Мы знаем, например, что в Румынии есть отличный белый пшеничный хлеб, который выдавали нам в Яссах; знаем, что у румынских солдат отличные пшеничные галеты, но опять-таки от этого нам ничуть не легче, а наши любезные соотечественники -- ржаные сухари, сплошь и рядом покрытые зеленой плесенью, от всего этого не делаются вкуснее... Вчера я долго сидел у больных офицеров в землянке, и много мы тут толковали. И все разговоры, и все горячие, откровенные речи сводятся к одному знаменателю: армия наша стоит здесь, под Плевной, не первый месяц -- 28 июля и 30 августа осязательно убедили всех и каждого, что лбом стены не прошибешь, как бы ни был крепок лбом, что приходится повести правильное обложение, которое может затянуться и еще на несколько месяцев, на целую зиму, а может быть, на целый год; что же сделано для обеспечения армии всем необходимым для такого обложения и на такое время? В продолжении прошлых месяцев, ворчат пессимисты, можно бы кажется было придвинуть сюда чуть не пол-России со всеми ее питательными и одевательными запасами, а мы надвигаем только новые тысячи солдат с их неугомонными желудками, и выходит, что спрос громадный, а предложение ничтожно. За все, про все отдувается у нас одна бумага -- "все, дескать, обстоит благополучно", но из бумаги полушубка не сошьешь и супа не сваришь... Случается говорить и с солдатами; зайду в землянку, присяду, разговорюсь о том, о сем, а в конце-концов выйдет по пословице: "у кого что болит, тот о том и говорит". "Все бы это ничего,-- рассуждают солдаты, говоря о невзгодах бивуачной жизни, -- можно бы как-нибудь, да сухари нас больно допекают... Будь сухарь настоящий, да кабы ежели полушубки, валенки -- и горя бы мало, а то...". Как наслушаешься этих горьких слов, как посмотришь, что вокруг тут делается, так на душе у тебя станет куда как не хорошо... Впрочем, у нас собственно, в нашем лазарете, относительно еще слава Богу... Ты не можешь себе представить, какое величайшее благодеяние составляет здесь солома! Она и подушка, и тюфяк, и одеяло, а для больного человека -- тепло, покой важнее самой пищи. Но это благодеяние оказали нам глупые турки, а без этого Бог знает, что бы было!.. Прощай.
P. S. Все забываю написать тебе об одном болгарском обычае, который мне очень нравится. Каждый раз как я побываю на нашем грустном кладбище (а я бываю там буквально каждый день) все собираюсь непременно написать и, мне кажется, все еще и доселе не писал. У болгар есть обычай часто посещать особенно свежие могилы, чьи бы они ни были, и поливать их водой, непременно в том месте, где голова умершего... Может быть, в основании этого обычая лежит какое-нибудь суеверие, а может быть, это остаток старины глубокой; но мне этот обычай нравится не по суеверию своему, а по тому хорошему чувству, которое не позволяет забывать усопших, кто бы они ни были, которое побуждает так или иначе выражать к ним свое сочувствие, свою духовную с ними связь... Почти в продолжении целого месяца я ежедневно встречаю на кладбище какую-нибудь старушку-болгарку с большим кувшином свежей воды, и когда осмотрю вчерашние и прежние могилы наших бедных солдатиков, непременно нахожу, что все они политы, и на них наложены сухие васильки или чернобривци-бархатки. До слез меня трогает этот обычай... Прощай.
Свободное копирование
