Трестеник, 1 ноября
Наконец-то мне удалось проведать моих дорогих товарищей-сибирцев на их бивуаке около селения Горний Нетрополь. Третьего дня, в воскресенье, 30 октября, Александр Иванович пригласил меня поехать вместе с ним в штаб дивизии и на бивуаки всех полков; я с радостью согласился. Отслужив обедницу и молебен под открытым небом, пред нашими лазаретными шатрами, мы отправились в недалекое путешествие: от Трестеника до Нетрополя всего только пять верст; дорога идет параллельно течению реки Вида, за которым весьма ясно виднеются Плевнинские высоты, изрытые турецкими редутами. Ближайший и самый грозный из этих редутов называется Опанец; в хорошую, ясную погоду его можно рассматривать простым глазом, иногда видны бывают даже двигающиеся фигуры турецких солдат; а в хороший бинокль можно рассмотреть самые насыпи и амбразуры, из которых выглядывают крупповские пушки. Все эти грозные редуты в настоящее время хранят гробовое молчание: на все наши выстрелы и ожесточенные залпы Осман как будто не обращает ни малейшего внимания -- окапывается себе день и ночь и знать никого не хочет. Если у Османа хватит продовольствия на целую зиму, на целый год, то мы наверно простоим под Плевной и целую зиму, и целый год, потому что позиции со стороны Виды совершенно неприступны: это отвесные скалы, с вершин которых выглядывают пушки -- подходи, кому жизнь не мила...
Версты полторы не доезжая до Нетрополя начинается бивуак Астраханского полка. Наружный вид бивуака очень непригляден: повсюду какой-то хаос и полнейший беспорядок, точно собралась в поле какая-нибудь ярмарка: тут и люди, и волы, буйволы, ослы, землянки, палатки, повозки, скирды сена и соломы; солдаты бродят то кучками, то в одиночку и по лагерю, и по всему полю за какими-то надобностями... Направо, против Астраханского бивуака, расположился недавно прибывший вольнонаемный интендантский транспорт со своими черными, грязными будками, между которыми меланхолически бродят не менее черные и грязные погонцы -- хохлы Подольской губернии... Занесла же нелегкая этих мирных обывателей в такую страшную даль. Говорят, что это погоня за наживой, а мне кажется и еще что-то другое... Отчего не пускается сюда никто из великоруссов? Ведь и у них не меньшая, если даже не большая погоня за наживой. Страсть к чумакованью, к далеким странствованиям присуща малорусской натуре; железные дороги парализовали эту народную страсть; настоящая война открыла ей широкий простор -- и пошел наш хохол чумаковать, только не на волах, а на конях...
Самое селение Нетрополь не больше нашего Трестеника и смотрит точно также. Местная небольшая каменная церковь сохранилась неразрушенной, хотя и ограблена турками дочиста. Начальник дивизии и командир 2-й бригады Л. К. Квитницкий помещаются в домиках не много лучше любого сарая, амбара или клетушки; адъютанты живут в землянках в соседстве с буйволами; а начальник штаба, наш энергичный огневой М. П. Чайковский, приютился в какой-то каморочке, точно в келье затворника. Штаб дивизии помещается в домике местного болгарского священника, семейство которого живет рядом в землянке. Г--т повел меня и показал обстановку этой несчастной семьи; при входе мы застали следующую картину: жена священника, женщина пожилая уже, в длинной толстой холщевой рубахе, в доморощенно-суконной короткой свитке, расшитой шнурками, с закутанным в белую чадру лицом, босая, сидела по-турецки на земле у очага, окруженная тремя босыми, полунагими ребятишками. Она жарила для них кусок баранины, держа его одной рукой над угольями и поворачивая за реберную косточку, а другою поминутно отстраняла то одного, то другого ребенка, которые с криком и жадностью порывались вырвать у нее из рук лакомый для них кусок... Обстановка землянки ужасна. До слез было больно смотреть на это положение истинно безотрадное, на эту нищету безвыходную... Зашли в церковь -- следы грабежа, варварства, богохульства на каждом шагу... Опытный, пожилой священник заранее убрал из церкви и скрыл в земле все иконы и утварь, какая была, но остались иконы, написанные на стенах и в нишах алтаря, их-то и не пощадил дикий турецкий фанатизм: у Христа Спасителя и у Божьей Матери штыками избодены пречистые очи. По словам почтенного священника, турки после июльских событий с каким-то диким опьянением бросились неистовствовать в болгарских селениях на этой стороне Вида и, между прочим, бесчинствуя и богохульствуя во святых храмах, старались обращать их в самые нечистые, непотребные места! Доколе же Господи?..
Сибирцы наши стоят еще в палатках; начали было рыть землянки, но последовало распоряжение остановиться, ввиду того, что бивуак может передвинуться на другое место ближе к позициям нашей артиллерии, около которой вырыты уже траншеи для караульных частей пехоты. Большую часть пехоты мы застали около повозок маркитанта, конечно жида. Все шумят, кричат, все со стаканами, рюмками, бутербродами, несмотря на послеобеденное время. Да что такое у вас случилось? Производство, батенька, производство. И начали мы обмывать новые чины, новые эполеты, погоны, звездочки, зашумел настоящий бивуачный пир. Славные, отличные ребята наши милые Сибирцы! Что за дух, какая у всех энергия, отвага! На днях трое их наших офицеров среди бела дня промчались вихрем за передовую турецкую цепь, погарцевали между турецкими часовыми и налево кругом марш, только их и видели; поднялась тревога, посыпались пули в догонку, а наших молодцов поминай как звали! Недавно артиллеристы тоже выкинули штуку, только в больших размерах: взяли по два орудия с двух батарей, в одно мгновение вылетели больше нежели на версту вперед к турецким аванпостам, дали по два залпа, разогнали турецких рабочих в укреплениях и марш назад на свои позиции. Набег был сделан так ловко, с такой поразительной быстротой или, как говорят здесь, с такой чистотой в отделке, что турки не успели и глазом моргнуть, не успели сделать ни одного выстрела в ответ. Таких одиночных молодецких выходок много, настроение к дух офицерства удивительные! От того-то, должно быть, так много и гибнет их в больших сражениях. Да что, даже у нас, в нашем мирном безоружном лазарете свирепствует сильное воинственное настроение: наш бухгалтер и один молодой врач ежедневно беспощадно стреляют из револьверов, только не по туркам, а по турецким одичалым собакам, которые целыми стаями бродят около наших палаток. Грустную картину представляют разрушенные турецкие деревни: на пепелищах остались только одни осиротелые собаки; таких бездомных собак здесь целая пропасть, на двести шагов от бивуака отойти нельзя; а по болгарской деревне и днем с палкой ходить одному опасно. Часть северной Болгарии, пройденная нами, это богатейшая житница с превосходными полями и пастбищами; но разрушительный ураган войны пронесся по ней.
И в полях сиротой
Хлеб не кошен стоит...
Ветер точит зерно,
Птица клюет его...
Обширные поля с кукурузой, подобно тому, как и нескошенная травушка на степях, так и стоят до сих пор нетронутые, застарелые до того, что кукурузу нельзя уварить, хоть вари ее целую неделю, словно окаменелая; впрочем, наши солдаты ухитряются ее жарить на кострах: воткнут длинную кукурузину прямо в огонь, подержат так с полчаса, дадут ей только обгореть, почернеть сверху, потом, оскоблив ножом, начинают грызть с полной уверенностью, что она почти поспела. Результат один: через два дня дизентерия и к нам в лазарет. Эта окаменелая кукуруза много содействует быстрому развитию эпидемии; а как ее запретишь есть голодным солдатам? Да и не голодные кушают ее как лакомство, все же лучше зеленых сухарей.
Свободное копирование
