Главный огород наш был подле монастыря; звон Мартириева колокола (так все звали этот колокол) до того был мне знаком, что я знал по звону, каких служителей Мартирий требовал к себе. Отпевши молебен, монах уходил немедленно в келью до нового требования; подарки же Мартирия монахам состояли в снабжении их безвозвратно деньгами и чайной провизией; чай обитель раздавала скудно. Скажу к слову, я не слыхивал, чтобы у Мартирия просили, а скорее, он сам предупреждал эти просьбы. Между столпом церковным, на котором стояла икона Богоматери, в южной стене устроены были выдвижные ящики; это были неистощимые всякой всячины магазины Мартирия; тут у южной стены, близ этих магазинов, был обычай стоять детям и богомольцам.
Мартирий знал, что кому надо, и давал, не ожидая прошения, и не терпел, чтобы его благодарили, а он требовал, чтобы каждый брал его подарок как свою собственность и скорее уходил. Прозорливость Мартирия была на диво всем; часто приходили ко мне на огород с печатями для выдачи муки: у иного бедняка оборванца была одна печать, а у хорошо одетого три; проверяя же иногда действия Мартирия по сему поводу, я невольно сознавался, что Мартирий был прав. С отсутствием затем Мартирия из Тихвинского монастыря в Филиппо-Ирапскую пустынь и в обители все изменилось: явились у монахов небрежность и грубость, а падение нравов сделалось полное, и недавно святые иноки сделались притчею во языцех.
Уже спустя несколько времени, во время лета, проездом из Питера, Мартирий на пути своем в Филиппо-Ирапскую пустынь посетил Тихвинский монастырь. Архимандрит Иларион принял его радушно и на время пребывания его в монастыре поместил его в своих настоятельских кельях; оттуда он посетил и нас на огороде и в это время рассказывал о производстве своем в игумны Филиппо-Ирапской пустыни. Это произошло следующим образом.
Раз в Александро-Невской лавре у петербургского митрополита Серафима находился московский митрополит Филарет. Во время их беседы митрополиту Серафиму подали пакет, в котором было извещение о смерти настоятеля Филиппо-Ирапской пустыни. Прочитав бумагу, митрополит сказал о содержании ее и своему гостю и при этом прибавил, что обитель совершенно упала и в недалеком будущем может нарушиться и что для поддержания монастыря непременно надо послать настоятелем достойного и опытного человека и что такой человек На примете у него есть. "А у меня есть два, -- ответил ему преосвященный московский, -- а в Троице Сам Бог почивает, решил митрополит; метнем в них жребий, кого из них изберет себе преподобный Филипп Ирапский: моего или кого из твоих, тому и быть". Сказано -- сделано. Метнули жребий, который и пал на Мартирия; тут же оба святителя и утвердили его настоятелем пустыни. Указ при письме за подписью двух митрополитов был немедленно послан Мартирию в Тихвинский монастырь: эта неожиданность смутила и опечалила его; у него не было и мысли оставить когда-либо обитель Богоматери, где уповал он кончить и жизнь свою, и только письмо обоих владык убедило его не противиться Провидению, но повиноваться ему беспрекословно. С великими слезами оставил он Тихвинскую обитель и братию, которая тоже долго поминала своего собрата. Спутником ему изъявил желание ехать брат казначея Флавиана, по имени Даниил, бывший в послушании у Мартирия.
По приезде в Филиппо-Ирапскую пустынь, Мартирий нашел ее в полном смысле слова пустыней, стоящей среди дремучего леса, с оградой, поставленной в тын (т.е. не толстого леса деревья плотно друг к другу стояли стоймя); среди этой ограды одиноко стояла каменная соборная церковь, где почивали мощи преподобного Филиппа Ирапского; вокруг нее там и сям были разбросаны кельи братские вроде хижин, и большая часть из них была покрыта соломой; одна только была похожа на келью монастырскую; это келья настоятельская, да и то старая. Колокольня была на двух столбах с перекладиной; вопиющая бедность была видна со всех сторон. Видя все это, Мартирий прошел прямо в церковь и после молитвы преподобному Филиппу Ирапскому дал со слезами целование всей братии по обычаю иноческому. Принятие начала над обителью и обозрение ее было непродолжительно и немногосложно. Спустя немного времени собрался он в Питер к своим боголюбцам; надо при этом добавить, что в письме при указе митрополит разрешил ему въезд в столицу без его спроса, когда он заблагорассудит; причем ему была указана и квартира в доме какой-то графини.
По приезде в Петербург зашел он к известному лесному торговцу Феодулу Громову, который весьма уважал Мартирия; у Громова тогда сидел в гостях тоже лесной торговец Шкрабин. Громов, увидя входящего Мартирия, в шутку стал говорить Шкрабину: "В старину отцы монахи сидели все более в своих монастырях и молились Богу, зато богомольцы приходили к ним толпами, а нынче пошло все наоборот: монахам скучно становится сидеть в келье, стали ходить по миру". Гость подтвердил это и отвечал, что это сущая правда. Мартирий на это отвечал им: "Это верно; так было в старину, как вы говорите, что монахи сидели в монастыре и молились, и богомольцы шли к ним толпами; и я тоже в своей бедной обители стал это же делать: сидеть и молиться и думал, что чай скоро придет ко мне молиться и богомолец мой Федул... и поклонится преподобному Филиппу Ирапскому, да ждал, ждал и не мог дождаться моего Федула... и, не дождавшись его, принужден был прийти к нему сюда на дом и звать помолиться преподобному; не обленись, приди!" Такая находчивость Мартирия весьма им понравилась; полушутя и поговоря между собою, они наградили его обитель щедрою рукою. На первый раз Мартирий привез из Питера две лодки-тихвинки, полные разной хлебной и рыбной провизией для обители и 30 тысяч рублей ассигнациями денег. После такой поездки он построил каменные братские и настоятельские кельи с такою же оградою, а вслед за сим выхлопотал у казны для обители никому не принадлежащее озеро.
Свободное копирование
