Пронеслась Севастопольская буря. Россия, хотя и побежденная, все-таки вздохнула свободно; не только не проявлялось нигде упадка духа, но возникали самые радужные надежды на будущее. Отразилось это и на литературе. Катков начал помышлять о своем собственном журнале. Только очень немногие и особенно близкие к нему люди предвидели, сколько ума и дарований обнаружит он на этом поприще. "Никто и не подозревает, -- говорил мне его друг П.М. Леонтьев, -- какие таятся в нем разнообразные сокровища духа". Действительно, это представлялось еще загадкой. Все, и даже недоброжелатели Каткова, считали его очень крупною силой, но никому не приходило в голову, чтобы деятельность публициста была его призванием. "Из Каткова, -- говорил Грановский, -- может выработаться отличный ученый; он уже отчасти доказал это своими трудами, но от журналиста требуется нечто другое, чего у него нет и в помине". Одновременно с Катковым хлопотал о журнале и Евгений Корш, один из друзей Грановского, о котором в кружке составилось чрезвычайно высокое мнение; это был человек не глупый, образованный, но почему-то считали его великим мудрецом, каждое слово которого должно цениться на вес золота. И.С. Тургенев, нередко составлявшей себе понятие о людях с чужих слов, охотно верил этому: "Я преклоняюсь пред Коршем, -- говорил он, -- уж если что-нибудь прошло чрез его мозг, так это так зрело, так основательно, что устраняет всякую возможность спора и сомнений..." К сожалению, это лестное мнение об Евгении Корше не оправдывалось ровно ничем; он блистал только в обществе своих приятелей, публика знала его лишь по более или менее удачным переводам с иностранных языков; доживя до глубокой старости, ничего другого он не произвел и произвести не мог.
Опасаясь разъединения сил, Катков предложил Коршу издавать журнал сообща, но право издания было выхлопотано на имя Михаила Никифоровича. Первая книжка "Русского вестника" появилась в генваре 1856 года, а осенью того же года отправился я за границу и там получил известие, что между Катковым и Коршем произошел разрыв. Очень это удивило всех нас. Хотелось узнать что-нибудь достоверное, но получаемые нами письма не удовлетворяли нашего любопытства. Летом 1857 года П.Н. Кудрявцев отправился в Москву и обещал сообщить нам все подробности -- однако и его сведения отличались какою-то неопределенностью: он писал, что все это прискорбная история, что, конечно, Катков имел некоторые основания разойтись с своими товарищами по изданию журнала, что винить его нельзя, хотя и нельзя также вполне его оправдывать.
Впоследствии, когда дело объяснилось, я понял, что Петр Николаевич, по характеру своему, и не мог говорить иначе. Он тоже отличался отчасти нетерпимостью, но только относительно самых заветных своих убеждений; ему трудно было примириться с мыслью, чтобы можно было порвать связи с людьми, которые, не сходясь между собой в тех или иных воззрениях, принадлежали вообще к одному лагерю. Пред ним вдруг проявилась такая сторона в характере Каткова, которую он не подозревал в нем только потому, что она не имела еще случая обнаружиться.
Свободное копирование
