Скажу теперь несколько слов о князе Николае Алексеевиче. Очень многое свидетельствовало в его пользу: единственный сын вельможи николаевского царствования, имевший полную возможность сделать блестящую карьеру, не прилагая для этого никаких стараний, наследник громадного состояния, он не задумался, однако, с честью исполнить свой долг военного человека. В начале Восточной войны 1853 -- 1856 годов он выпросил себе как милости позволения отправиться под Силистрию. Император Николай, относившийся к нему с особенною нежностью, неохотно согласился на это; при расставании он поставил его на колени пред киотом, сам молился с ним и благословил его образом. Все это я слышал от князя Орлова, который много рассказывал мне также о своих беседах с Паскевичем. Фельдмаршал очень любил его и охотно делился с ним своими планами. Известно, что в лагере были недовольны его образом действий, винили его в медлительности и колебаниях, и Орлов по приезде своем поддался этому настроению. Все его усилия были направлены к тому, чтобы пробудить в старике энергию, а наиболее верным для этого средством было действовать на его самолюбие, говорить ему об его прежних подвигах, восхвалять его военный гений. Под влиянием таких бесед Паскевич воспламенялся, уверял, что непременно будет штурмовать Силистрию, но затем опять возникали опасения, внушаемые ему австрийскою политикой. Известно, какая жестокая участь постигла Орлова под осажденною крепостью. Его обвиняли в том, что он подбил генерала Сельвана, не имевшего никаких на то приказаний от высшего начальства, на подвиг отчаянный, для которого ничего не было подготовлено, и долженствовавший окончиться тяжкою неудачей. Генерал Сельван понадеялся будто на то, что в случае успеха простят ему самовольный поступок, а если дело окончится дурно, то он не понесет ответственности, так как разделить ее с ним пришлось бы и Орлову. Но Орлов рассказывал иначе. По словам его, ничего не было условлено, не существовало никакого плана, а когда неприятельские войска, сделавшие вылазку и понесшие поражение, бросились в крепость, то окружавшие Сельвана говорили, что следовало бы проникнуть туда по их стопам. Сельван обратился к Орлову с вопрошающим видом, и Орлов заметил, что рассуждать теперь некогда, а уж если попробовать счастья, то надо пользоваться моментом. Таким образом, все произошло вдруг, в пылу увлечения и совершенно неожиданно для всех действующих лиц. Орлов был так изранен, что в первое время считали даже бесполезным делать ему перевязку, ожидая с часу на час его кончины. Однако он уцелел и, оправившись немного, поехал для излечения за границу. Вскоре по окончании войны вышла его книга о походе Наполеона против Пруссии в 1806 году, -- книга, с которою я познакомил публику в довольно обширной статье, помещенной в "Русском вестнике" (1856 года). Впоследствии я узнал, что много помогал автору, по крайней мере относительно литературного изложения, известный барон М.А. Корф, но во всяком случае тот факт, что молодой князь Орлов, привыкший вращаться в среде весьма равнодушной и к литературе, и к науке, взялся за перо, не мог не внушать к нему симпатии. Упомяну здесь кстати об одном обстоятельстве, выставляющем его с весьма выгодной стороны. Д.А. Милютин рассказывал мне, что сочинение, о котором упомянуто выше, прислано было к нему еще в рукописи на просмотр; при чтении он делал на полях весьма резкие заметки, рассчитывая потом стереть их, но вдруг Орлов попросил возвратить ему рукопись. Милютин поспешил исполнить это, причем совсем забыл об испещрявших ее заметках. Хотя они должны были подействовать очень неприятно на самолюбие Орлова, я могу засвидетельствовать, что в разговорах со мной о Д.А. Милютине не проглядывало у него ни малейшего чувства неудовольствия и желчи. Это был действительно вполне добродушный человек.
Свободное копирование
