Отец
14
Мне было пять лет, когда мама рассказала о крепостном праве. Чтобы подчеркнуть его ужас, добавила:
— Даже детей продавали!
— А сейчас где берут? — Я ведь от нее же слышал, что детей покупают в магазине. Моему приятелю Коле родители сообщили, что сестренку сыну они выиграли в лотерею.
Впрочем, я не очень задумывался: откуда появляются дети. Не беспокоило и отсутствие отца. Как-то я ехал по двору детсада на трехколесном велосипеде. На «запятки» пристроился мальчик из старшей группы. Мне было приятно отеческое внимание казавшегося взрослым паренька. Но еще больше нравилось самому проявлять внимание к забавной малышке Квакиной из младшей группы.
О существовании своего отца я узнал в восьмилетнем возрасте. Никаких эмоций это не вызвало, разве тот факт, что папа живет в Москве. В Советской стране столица была особым государством, чем-то влекущим, в чем-то экзотичным. В Москве было всё.
Как-то, роясь в кладовой, я нашел старую мамину сумочку. В ней обнаружил два билета в музей подарков Сталину и письмо отца: «Нина, я до сих пор вспоминаю нашу встречу. Мне никогда ни с кем не было так хорошо!» Почему Нина? У мамы ведь другое имя, хоть и созвучное.
Вскоре из далекой Сибири я с мамой отправился отдыхать на юг. Так долго я ехал впервые в жизни: трое суток до Москвы. На Урале все пассажиры прильнули к окнам вагона, чтобы увидеть границу, разделяющую Европу и Азию. Мама думала меня удивить, но я остался равнодушен:
— Какой интерес с этого столба?!
Когда до прибытия поезда в Москву осталось несколько минут, подсознательно я ожидал: сейчас предстанет Кремль на фоне Москвы-реки.
Поезд уперся в стену Казанского вокзала. Я сразу почувствовал столичный дух и поразился обилию голубей. Увидев высотную гостиницу «Ленинградская», закричал, к большому смущению мамы:
— Кремль!!!
Мама кому-то позвонила по телефону-автомату и сообщила:
— Сегодня ты познакомишься со своим отцом.
И вот аптека № 33 на Арбате. В кабинете управляющего седой пожилой мужчина в белом халате. Все время приговаривает:
— Саша! Саша!
Мне очень хотелось пить. Надеялся утолить жажду. Вода в стакане, поданном отцом, оказалась теплой. Разочарование от воды отчасти перенеслось на отца.
Втроем отправились осматривать Москву. В канцелярском магазине на Арбате мама купила мне кляссер — альбом для марок. Я решил их коллекционировать, когда мы ночевали в зале вокзала. Отец купил такой же кляссер, только с обложкой другого цвета. Мне был приятен единственный в жизни подарок отца.
Рядом с улицей Чайковского перекопанная местность — будущий Новый Арбат. В тот год на нем были только котлованы. Бывая на Новом Арбате сейчас, я часто вспоминаю ту прогулку. Когда-то было время отца. Теперь Москва, как и весь наш мир вне его досягаемости. Я воспринимаю окружающее уже взрослым осмысленным взглядом.
Когда распрощались с отцом, я поинтересовался у мамы:
— Почему ты не вышла за него замуж?
— Любовь не всегда доходит до загса!
Отдыхать собирались в Сочи. Билетов на юг не было, но мама нашла выход. Приехали в Ленинград. Там провели сутки, переночевав на вокзале. Из Северной столицы отправились на юг. Проводница проспала, поэтому вышли в Гагре. Там и решили остановиться отдыхать.
Когда наступило время возвращения, вновь возникла проблема с билетами. В Москву поехали через Ереван. Тогда столица Армении больше напоминала провинциальный город, хотя были красивые здания и памятники. Когда гуляли по городу, молодой человек захотел пообщаться с мамой, но она отвергла его ухаживания. Поздно вечером ехали в трамвае. Кондуктор предложила остановиться у нее, но мама отказалась. Ночевали на вокзале. Так я побывал на родине отца и его предков.
Фотографии родителя у меня не было. Позже я вырезал из газеты и долго хранил фотографию Микояна. Мне казалось, что верхняя часть лица Председателя Президиума Верховного Совета СССР похожа на отцовскую. Еще до знакомства с отцом меня притягивал облик Микояна, хотя тогда я не знал о своих армянских корнях. В детстве на демонстрации, увидев портреты вождей на древках, заявил:
— Хочу нести Микоянова!
В 1965 году я с мамой вновь был проездом в Москве. Я ничего не имел против отца, но почему-то не было настроения вновь встретиться.
— Хорошо, я позвоню другому знакомому, — сказала мама. Вскоре на площади Восстания к нам подошел седой человек. Я сразу узнал отца, но решил слукавить:
— А как вас зовут?
Побродили по Москве, распрощались. Я спросил маму:
— Он, наверное, обиделся, что я спросил его имя?
— Ничего, я ему позвоню и всё объясню. Он обидчивый человек. К нему на сраной козе не подъедешь.
У мамы язвительный характер, ироничная речь. Я понимал, что родители вряд ли смогли бы ужиться вместе. Я рос и не очень задумывался об отце. Однажды пришла от него открытка без обратного адреса. Мне было приятно внимание отца, но желания встретиться я не испытывал.
Меня с детства тянуло к людям. Хотелось их душевно поддержать и ободрить. Отслужив армию, я решил ближе познакомиться с отцом. Мне казалось, что он — старый одинокий человек. Разыскал его адрес, написал. Ответа не получил, но, оказавшись в Москве, позвонил. Трубку взяла женщина, говорившая властным голосом с акцентом. Я представился.
— Мы получили твое письмо, приезжай в гости.
— А удобно?
— Прошло то время, когда могло быть неудобно.
Я оказался в скромно обставленной двухкомнатной квартире на окраине Москвы. В свои семьдесят отец выглядел лет на пятьдесят. Мне показали семейный альбом. Среди незнакомых лиц я обнаружил свой снимок, на котором мне два года. Жена отца Асмик Оганесовна объяснила:
— Я знала, что у Стёпы есть сын. Дети об этом не подозревали. Когда меня спрашивали, что это за ребенок, я отвечала: «Александр Македонский!»
— А что означает ваше имя?
— Асмик по-армянки Жасмин.
В гостях у родителей была пятидесятилетняя дочь Нина. Асмик Оганесовна спросила у меня:
— Красивая у меня дочка?
— Мама, ну разве можно такие вопросы задавать! — А когда осталась наедине со мной, поделилась: — Приятно, что у меня такой молодой брат. Признаться, я не удивилась. Это так похоже на папу. Он ни одной женщины не пропускал, всегда был галантным кавалером. Приезжай ко мне в гости. Встречу тебя как дорогого гостя! — И рассказала об отце.
Родился Степан Григорьевич в Дилижане, горном курорте. Там когда-то отдыхал Максим Горький и сфотографировался с армянскими детьми, в том числе и со Стёпой, тогда ребенком. Перед войной Степан жил в Ленинграде с женой, тремя детьми и матерью. Работал в аптеке на Лахте, районе Ленинграда. Мать погибла во время блокады. Могила ее осталась неизвестной, как и тысяч других ленинградцев. Жена с тремя детьми тоже находилась в блокаде, позже эвакуировалась в Казахстан. За войну отец получил орден Красной Звезды и другие награды. На фронте был ранен. Ему хотели ампутировать ногу, но он не позволил. Нога осталась цела, хоть и побаливала. Увидев в фильме о войне стонущего раненого, отец высказал недоумение его несдержанностью, и, наверное, имел на это право. В этом он схож с моей бабушкой: она была вынослива и не любила нытья. Если бы отцу ампутировали ногу, скорее всего, я не родился бы.
— Почему у тебя не моя фамилия? У мамы есть муж?
— Нет, это фамилия моей бабушки.
— Это хорошо!
Асмик Оганесовна часто путалась в русском языке, говорила «Она пошел», «Он пошла». Однажды спросила курящую женщину: «Почему ты курица?» Та оскорбилась: «Я не курица, я женщина». С мужем при мне говорила по-русски, но иногда заговаривала на родном языке, оправдываясь:
— Когда вижу черную голову, начинаю по-армянски говорить.
Характер у Асмик Оганесовны был властный. Нина в детстве училась играть на мандолине. Потом отказалась. В сердцах мать разбила инструмент о голову дочери.
Отец был членом партии и верил в социалистические идеалы. Нина к любой власти относилась скептически:
— Все там воры!
Однажды рассказала при отце антисоветский анекдот.
— Нехороший анекдот, — возмутился отец.
Дочь иногда советовала отцу, гордому своей честностью, из-за которой имел маленькую квартиру:
— Папа, очнись, когда ты перестанешь быть наивным?
— Что же мне, жуликом заделаться?!
Я стал время от времени навещать отца. Особенно когда перебрался жить ближе к Москве. Отец ездил на работу с окраины в центр Москвы, где работал уже в другой аптеке рядовым фармацевтом.
Жизнь супругов была омрачена болезнью младшего сына. Сергей отслужил армию, учился в институте и заболел. Многие десятилетия провел в психиатрической больнице. Отец навещал его.
— Однажды Сергей приезжал домой. Сказал: «Выброси пианино, всё равно я никогда больше не буду на нем играть».
Наверняка у родителей болело сердце за сына, заживо погребенного в больнице. Ведь они сознавали, что не вечны. Как-то в подъезде я увидел крышку гроба. Отец и его жена встретили меня взволнованным вопросом:
— Крышка до сих пор там? — Я понял: они боятся близкой из-за возраста смерти.
Годы шли, а мне казалось: время в этой квартире остановилось. Не менялись и темы разговора:
— Вот, говорят, Сталин виноват, — усмешка отца. — Он не знал. Это всё Берия... Ты в партию не вступил, не женился?
Асмик Оганесовна как-то пояснила: отца беспокоит, что у меня нет детей. То ли это генетическая потребность истребленного народа, то ли связано с переживаниями из-за болезни Сергея.
Вскоре после моего первого визита у Асмик Оганесовны произошел инсульт. Все домашние дела легли на плечи отца. Он покупал продукты и готовил обеды. После инсульта жена отца прожила лет пятнадцать, но ходила медленно, семенящей походкой. Однажды спросила мужа:
— Почему ты молодой, а я старая? — хотя была на два года моложе супруга.
Она стала забывать имена детей, но болезнь не изменила ее властный характер, который иногда причудливо сочетался с озорством.
Однажды раздраженно объяснила мне:
— Семья была в отъезде, когда это произошло, — словно оправдывая мужа за внебрачную связь. Не мне винить отца за это. Иначе я бы не родился. Есть москвичи по рождению, я — по зачатию.
В семье отца всегда любили животных. Одно время у них жила Кэти, королевский пудель. В записной книжке среди записей дней рождения родных и близких Кэти значилась под фамилией отца. Как-то в квартиру залетел попугай. Ему купили клетку. Попугай Кузя прожил в семье несколько лет. Жили собаки, кошки, даже сова.
Старшего сына назвали Беладоном в честь лекарственной травы белладонны. С Беликом, как звали его близкие, я познакомился позже. Он редко бывал у отца.
Трудился отец до восьмидесяти лет. Работал бы и дальше, но отравился в нашем родном общепите. Месяц проболел, чуть не умер. Работу пришлось оставить.
Асмик Оганесовна умерла на два года раньше своего мужа. Когда совсем ослабла, за ней ухаживала дочь Нина и жена Белика Рая. Женщинам доставалось от несносного характера Асмик Оганесовны. Перед смертью она беспокоилась о своём Стёпе: он тоже сильно болел, но выкарабкался.
После смерти жены и своей болезни отец изменился. Постарел и стал хуже говорить. Я подумал: «Вижу его такого реального, а ведь он стоит на пороге жизни и смерти». Белик, на всякий случай, записал мой адрес и рабочий телефон. Я обратил внимание на глаза отца. Они напомнили мне глаза моей бабушки.
Память отца стала чаще обращаться в прошлое. Глядя на фотографии жены, он называл ее мамой. Большую часть жизни Степан Григорьевич прожил в России, отлично знал русский язык. На закате жизни чаще стал говорить по-армянски, на языке детства. Иногда спрашивал меня:
— Почему ты не знаешь армянский?
Отца тянуло на родину: в Дилижан, Армению — страну древней культуры, принявшей христианство на семь веков раньше Руси. Он не ведал, что на его родине война, блокада. Остался в прошлой эпохе. Не знал: уже нет советской власти и КПСС. Однажды по телевизору показывали голосование какого-то собрания. Отец тоже поднял руку. Часто вспоминал, как люди благодарили его за помощь в поиске нужных лекарств. Это он делал бескорыстно.
Отец всегда выглядел намного моложе своих лет. В конце жизни порой разговаривал со своим отражением в зеркале платяного шкафа. От недостатка общения или от нежелания смириться со старостью? «Приятель» из зеркала может стареть, он — нет. Нередко разглядывал свой диплом о высшем образовании. Вряд ли это чудачества восьмидесятишестилетнего человека, скорее, подведение жизненных итогов. Видя ослабевшую память, вероятно, хотел получить подтверждение: не всегда он был таким.
Возмущался сыном:
— Привел жену. Она старуха! — Отец привык иметь успех у женщин, намного моложе себя. Третья жена Белика была на шесть лет старше супруга. Возможно, отец беспокоился, что Раиса хочет завладеть квартирой, доставшейся с таким трудом. Супруга Белика отвечала взаимной неприязнью.
В день пятидесятилетия Победы Степан Григорьевич надел ордена и зашел на кухню:
— Я воевал! — В ответ Раиса ехидно заметила:
— А другие не воевали?!
Я чувствовал: для отца обстановка в доме стала невыносима. Всю жизнь он руководил людьми, Белик работал начальником цеха, Раиса — главным бухгалтером. Трем бывшим начальникам трудно было ужиться вместе в тесной квартирке. Раиса доброжелательно относилась ко мне, моей маме, Нине. Забывала, что для всех нас Степан Григорьевич — не чужой человек, к тому же отец ее мужа.
Сидя с отцом в его маленькой комнате, я хорошо понимал его состояние, но вмешиваться в их семейные дела было неудобно. Белик, обожавший жену, не чувствовал настроение отца и не пытался сгладить отношения. Отец ласкал большую собаку, жившую в его комнате. Там же бегала назойливая кошка, пахло мочой животных. Ходил отец в затрапезе. Лишь, когда приезжала Нина, комната блистала чистотой, а на отце была свежая рубашка.
Отец никогда не пил, а в 82 года перестал отказываться от рюмки водки. Иногда пел песни вместе с сыном. Никогда раньше Нина и Белик не слышали пения отца. В молодости он хорошо танцевал. Руководящая должность и пение, наверное, казались ему не совместимы. В старости произошло возвращение к истокам жизни.
Нина поделилась со мной:
— Я не узнаю папу. Был такой умный, а сейчас иногда поражаюсь, как изменился его мозг.
— В детстве мы удивляем родителей своей неразумностью. Когда родители старятся, иногда приходится меняться ролями. Только дети менее терпимы, считая поведение стариков какой-то дурью.
Беседуя со мной, отец часто вспоминал детство. Мне было очень интересно, но я не понимал его речь. Пожалел, было, что не знаю армянского, но Белик пояснил, что отец говорит на помеси нескольких языков, включая азербайджанский.
Как-то мы пошли с отцом погулять недалеко от дома. Во дворе сосед спросил:
— Гуляете, Степан Григорьевич?
— А что, на кладбище пора?!
Я понял: мозг его работает, хоть память и ослабла. Во время прогулки подумал без всякой обиды и сожаления: я с ним, стариком, гуляю, а он со мной, ребенком, нет. Проводил до подъезда. Отец стал подниматься, я уехал домой.
Позже узнал: в этот день он исчез. Нашли только на другой день. Отец стоял на берегу речки в одном ботинке. Он собирался ехать в Дилижан, не зная, что в Армении война.
В августе отец посетил могилу жены. У Нины мелькнула мысль: «Ведь это и твоя могила, папа!»
5 сентября 1995 года, сидя на диване, он ушел из жизни.
Нина уехала домой в Ростов, а вслед пришла скорбная телеграмма. Сразу вернулась. Белик не нашел моего адреса, поэтому я не знал о смерти отца. Позвонил спустя две недели после похорон. Трубку взяла Нина:
— Нет у нас больше папы. Приходи.
Приближаясь к дому отца, я подумал: «Прошло восемнадцать лет с тех пор, как я впервые здесь появился. Тогдашние дети успели стать взрослыми».
Нина встретила меня словами:
— Странно, что родители умерли. Словно и не жили!
