19 февраля 1940 года
Много воды опять утекло. Ушел старый год. Я успел смотаться в Арктику к «Седову», вернуться, начать работать, а дневник все лежит.
Ну, эту воду надо будет потом восполнить, а пока запишу только сегодняшний день.
Утром, когда я еще спал, позвонил Папанин из Архангельска.
- Здравствуй, Лазурька!
- Здравствуй!
- Ну как дела с писаниной?
- Никак. Плохо идет дело.
- Почему?
- Материала мало.
- А ты папку с приказами у Фирсова взял?
- Да. А что там есть?
- А, может, тебе сюда подъехать? И материал для «Правды» подберешь, и с книжкой посидим? А? Ну я тебе еще буду звонить. А насчет списка не беспокойся. Я сказал - будешь, значит - будешь.
- Звони.
Днем занимался подготовкой юбилейного номера (день Красной Армии), говорил с зашедшим Ардаматским, доделывал передовку «Сталинские стипендии в ВУЗах».
Вечером позвонил Коккинаки. Подошла Валентина Андреевна.
- Вовка, иди, тебя Лазарь зовет.
- Не пойду. Спроси - что хочет?
- Позовите, по делу.
Басит:
- Ну что?
- Ты давно знатный стал?
- Нет, я не потому. Партнера нет, так я думаю: может, если не подойду, так ты приедешь? А, езжай! Зина дома?
- Я из редакции. Володя, надо статью к 50-тилетию Молотова о встречах.
- Неужели он такой молодой?
- Да вот, так получилось.
- Ну, приезжай.
- Со стенографисткой?
- Нет, один.
- Я голодный.
- Наскребем.
Приехал. Вал. Андреевна вышивает скатерть. Володька листает книжку «Торговцы смертью» (о пушечных королях запада - «Забавно, не читал?»). Сидит в кожаной блузе, кожаных штанах, черных унтах.
- Летал сегодня, что-то ты усталый?
- Нет, погода плохая, да и заседаловка заела. Вчера погодка лучше была.
- Летал?
- Одиннадцать раз. Смешно садился. Сел какой-то «Дуглас» и другой самолетишка. Тесно. Между ними метров 10, не больше. Мне выложили крест. А мне курить до смерти охота. Я подошел чистенько, хлопнулся у самого самого «Т» и проскочил между ними. Смеху было! Да ты садись, турка, обедать. Целый час из-за тебя суп греем. Водку будешь?
- Нет.
- А настойку от кашля?
- Лекарственную? Конечно буду!
- Будь здоров, не кашляй!
По радио дали Давыдову.
- Люблю я ее слушать. Держится хорошо, на мелочь не идет, а поет как… Вот и Барсова тоже… Это, знаешь, мастера. Не то, что Козловский.
Поговорили об опере. Очень любит «Князя Игоря». В остальных слушает хороши арии, очень любит хорошую эффектную постановку («Руслан», «Сусанин»).
Потолковали за финнов.
- Здорово, турки, дерутся! Упорный народ, воинственный.
Сыграли в преферанс.
- Писать будет?
- Нет, что ты! Давай в следующий раз. Знаешь, трудно писать. Встречался я с ним много, но все встречи кончались хозяином.
Перед уходом показал пачку писем:
- Вот еще не распечатаны. Сегодняшние, избиратели.
Я вспомнил секретаршу Папанина:
- Она: «Сегодня получила письмо. Девушка пишет Папанину - выхожу замуж, пришлите отрез на платье - 3 метра.»
11-13 февраля был актив редакции, обсуждали план работы на 1940 год. Ровинский в своем докладе рассказывал о внимании т. Сталина к газете:
- Вряд ли какой-нибудь наркомат, кроме военных, может сказать, что ЦК и лично т. Сталин так занимаются его делами. Вот, например, за время моей работы т. Сталин мне лично, по крайней мере, четыре раза говорил о том, что не надо давать больших статей в газете.
- Почему вы даете так много фельетонов в газете? (фельетонами он называет подвал). Надо давать не больше одного, притом теоретического, экономического. Остальное должно быть небольшим.
Позвонил он как-то и спросил:
- Вот вы даете заметку и пишете внизу подпись «редакция газеты „Дагестанская Правда“». Что это такое? Это вы перепечатываете?
Я объяснил.
- А зачем вы так много места тратите на это? Дайте в подбор, в строку в скобках «Даг. правда». И все понятно. Надо беречь место. Вот вы и заголовки большие очень делаете. Это ни к чему. Это у вас много места занимает. Даете четырехэтажно - это не по-хозяйски!
Мы сжались. Знаете, сколько это дало в номере? Триста строк!!
Не помню - записывал я или нет: по предложению т. Сталина мы не стали давать в газете петит. Многим трудно читать, а газета должна быть массовой. Сталин даже в эти специфические мелочи вникает.