Детство

На снимке: в начале 1944 года, уже после освобождения Донбасса от фашистов мама сделала нашу фотографию и отослала отцу на фронт по полевой почте. Уже будучи в Германии, отец добавил к нашей свою, украсил вензелем и отправил нам назад. Можно заметить, что он умел рисовать, а я уже тогда я был в бескозырке.

Глава I. 1. Детство

                "...И жизни колесо

                Вращается широкими кругами

                (Р. Каландиа, груз.)        

          Угол поселка Александринка, где стоял дом деда Антона, и где в сентябре 1939 года я родился, назывался «поляки». Где именно, дома или в больнице родился, и почему меня назвали именно Альбертом сам вспомнить не могу, а у родителей, пока они были живы, расспросить ума не хватило. Потому придется что-то припоминать уже сегодня.

          Если учесть, что моего отца Ивана дед  часто звал Яном и нашу фамилию, то можно сделать вывод:  по линии деда, (бабушка  была  украинкой), наш род происходил, по-видимому, от поляков, по каким-то причинам в незапамятные времена переселившихся или сбежавших, как тогда бывало, на Украину, в Донбасс. Поселок наш был обычным украинским селом.  С белеными известью хатами, с крышами из камыша или черепицы, с цветущими по весне вишнёвыми садами и небольшой речушкой посередине.  Деда Антона и бабушку помню плохо, жил у них недолго. Знаю о них мало, только то, что они были крестьянами, в последние годы перед Великой Отечественной войной работали в колхозе, как все другие их односельчане.

             Отец, Иван Антонович, из тех, кого люди называют "Мастер - золотые руки". Он действительно мог сделать что угодно своими руками, от табуретки, до отличной мебели в доме, чинил часы, очки  всем желающим, как правило, бесплатно. Мог играть на многих музыкальных инструментах, хорошо рисовал, до войны преподавал музыку и рисование в местной школе. (Была у нас фотография его со скрипкой и смычком в руках в кругу школьников, потом она где-то затерялась). Прошел всю войну от Сталинграда до Берлина, демобилизовался гвардии старшим сержантом. В последние дни войны получил там тяжелое ранение и потому после войны, работая мастером инструментального цеха в соседнем рабочем поселке, прожил совсем недолго. Умер в возрасте всего 44 лет, оставив о себе среди людей добрую память.

    К сожалению, из армии отец вернулся с привычкой к выпивке. Видимо по этой причине брак с моей матерью распался уже спустя год. Позже отец создал новую семью и мной практически не интересовался. Потому большинство из его талантов ко мне не перешли. Кое-что из умелых рук, включая некоторые способности к рисованию и домашним делам, досталось мне, по-видимому, из генетической памяти, но это и всё.

        Мать, Максименко Ефросинья Григорьевна, родом из многодетной украинской  семьи. Её отец, другой мой дед Григорий, работал почти до семидесяти пяти лет на шахте. Бабушка Полина вела хозяйство, растила детей. Была  очень набожной, (возможно отсюда такое непривычное для тех мест имя моей матери). Они жили на окраине г. Сталино, (ныне Донецк), в маленьком домике, как все другие шахтеры. От нашего села до них было больше 30 километров, сообщения, кроме как пешком или на телегах никакого не было, так что общались мало. Моя мама закончила перед войной педагогический техникум и потом всю жизнь проработала учительницей младших классов в местной Александринской средней школе.  Пользовалась заслуженным авторитетом, ученики не забывали о ней до самой её кончины.

       Первые проблески моего собственного сознания, о которых могу вспомнить, связаны с домом деда Антона и войной. Помню, как немецкие солдаты с местными полицаями ходили по дворам, собирали молодежь для угона в Германию. Молодые люди прятались, где кто мог, вплоть до того, что в кучах навоза.  Мать посадила меня 3-х летнего на подоконник, дала горсть сухих вишен, (невероятное по тем временам лакомство!), и сказала: "Сиди тихо и молчи!". Сама спряталась в углу за шкафом.  Немцы с полицаями зашли, спрашивают меня: "Где мамка?" Но мне  сказано молчать и я молчу...

           Одно время несколько немецких солдат жили в нашем доме, а мы в боковушке. Солдаты составляли винтовки в козлы посредине большой комнаты.  Я как-то попытался к ним подобраться, чтобы потрогать, за что получил сапогом под зад. Это дало мне право позже шутить, что я тоже принимал участие в войне.  Однажды немцы засуетились, забегали, на улице раздались выстрелы. После чего их в нашем селе не стало. Своих солдат не помню, помню только, как потом находили их останки и переносили  в одну братскую могилу в центре села. У нас, у ребят осталось множество патронов, пулеметных лент, других боеприпасов. Мы играли с тем, что находили.  Жгли порох, бросали в костер патроны, снаряды. Нередко что-то взрывалось, ребята получали ранения. Случалось,  кто-то даже погибал.

         Ярким пятном в детской памяти осталось общение с отцом на несколько дней приехавшим на побывку с фронта. Он держал меня на руках и дал подержать свой пистолет (откуда он был у него - может трофейный, неизвестно). Помню, я с трудом поднимал его двумя руками...

         В войну все, конечно, жили впроголодь, выживали кто как. Моя мать, как и многие другие, меняла остатки вещей, одежду на продукты в ближайших глухих селах, где фашистов не было.  Но послевоенный голод 1945-47 годов даже с тем, что было тогда, не идет ни в какое сравнение. Разразилась засуха, поднялись пыльные черные бури, есть стало совсем нечего теперь уже и в тех глухих сёлах. К тому же, если что-то у кого-то и находилось в хозяйстве, его заставляли сдавать государству в счет налогов. За утаивание – тюрьма, которой почему-то боялись больше голодной смерти. Через наше село брели черные от пыли и грязи, изможденные от голода, оборванные, в лохмотьях люди.  Помочь им мы ничем не могли. Наши односельчане спасались тем, что ездили в Сталино, где для шахтеров в магазинах продавали, (трудно себе представить - не выдавали по карточкам, а именно продавали!), хоть и черный, липкий, полусырой, но всё-таки хлеб. Стояли там ночами в очередях, что-то оттуда привозили. Мать позже со слезами на глазах вспоминала, что как-то я ей сказал: «Мам, если есть будет совсем нечего, я и просить не буду»…

       Тем, кто читает этот текст серьёзно, а не пробегает мельком советую посмотреть, что пишет о том времени один из очевидцев  Владимир Шаповал:  http://www.proza.ru/2011/02/05/797 В небольшом рассказе он передал ту страшную картину так точно и достоверно, что любой нормальный человек не может остаться равнодушным. О том, что происходило с нашим народом в то  время, наши потомки должны знать.

       Ко всему прочему и преступность тогда была просто жуткой. То и дело слышали – там кого-то убили, зарезали, раздели, ограбили дом, отняли хлебные карточки и т.д. И всё это - результат голода.

             Но для нас, малышей, все трудности и голод забывались, когда наступало лето. Солнце, тепло, купание в речке (которую мы своими руками перегораживали, чтобы получился "ставок" - не очень большой водоем), и, конечно же,  возможность подкормиться в огороде, в саду. Никакого телевидения, о нем еще никто и не слышал. Полное слияние с природой. Дневные заботы по хозяйству, часто наравне со взрослыми, и непередаваемо прекрасные вечерние часы с играми, весельем, страшными рассказами уже в сумерках о нечистой силе, привидениях, чудесах. Мелодичные украинские песни более взрослых ребят, девушек. Чувство огромности, бесконечности этого мира. Москва, (в образе Спасской башни), – что-то вроде сказки, горизонт – край Земли, что там дальше неизвестно. Солнце, Луна, звезды – таинственное, загадочное творение Всевышнего… Лето, зима, год казались бесконечными.

                А годы, между тем, шли своим чередом. Жизнь постепенно входила в мирную колею. Однако не так быстро как бы хотелось. В США появилась атомная бомба, (американцы применили её в конце войны в Японии), английский премьер-министр Черчилль в своей речи в Фултоне фактически объявил СССР «Холодную войну».  Началась гонка вооружений, изматывающая хозяйство страны и значительно влияющая на уровень жизни людей. Рабочие, служащие получали мизерную зарплату, колхозникам вообще почти ничего не платили, они скудно питались с приусадебных участков. У них не было пенсий,  они фактически находились на положении крепостных – им не выдавали на руки паспорта, а без паспорта никто не мог выехать за пределы села или района. За опоздание на работу -  штраф,  за подобранный в поле колосок – уголовная ответственность вплоть до заключения. За малейшую критику в адрес советской власти или её вождей людей сажали в тюрьму и исправительно-трудовые лагеря, а то и расстреливали. Тем удивительнее для наших потомков, что в столь тяжелые времена  все мы верили, что скоро всё наладится, и с воодушевлением пели песни тех лет:

               Широка страна моя родная //  Много в ней лесов, полей и рек

               Я другой такой страны не знаю // Где так вольно дышит человек.

           Над страной весенний ветер веет// С каждым днем всё радостнее жить

               И никто на свете не сумеет// Лучше нас смеяться и любить!

          С удовольствием смотрели фильмы замечательных советских мастеров-режиссеров тех лет: «Светлый путь», «Кубанские казаки», «Весна» «Свинарка и пастух», многие другие и не сомневались, что скоро наша жизнь станет такой же, как в кино, а то и лучше. Однако относительно благополучная жизнь очень не скоро пришла в наши дома…

         Как я научился читать - не помню. Но хорошо помню, что уже в 5 лет мог читать газету. И первый лозунг на плакате, который прочел сам, помню до сих пор: "Да здравствует XXVII годовщина Октября!", (на украинском языке, естественно). Подумать только - к тому времени с момента Великой Октябрьской революции, перевернувшей страну и судьбы миллионов людей прошло всего 27 лет!

              Еще одну деталь не могу не вспомнить из детства. Большое влияние на меня оказывали мои родственники по линии матери. Летом я иногда бывал подолгу у деда под Донецком. Там, в меру детских сил, участвовал в различных хозяйственных работах, вплоть до строительства дома. (Меня в шутку прозвали прорабом). По воскресеньям на стройке собиралась почти вся родня. Вечером все садились за большой стол, меня сажали, как равного со всеми, и даже наливали половину граненой стопки самогона. Вот там велись разговоры о делах на шахте, о работе и авариях в забоях, о действиях по спасению шахтеров, об их чести, достоинстве, об отношениях между руководством шахты и рабочими,  об умных и глупых начальниках,  и т.д.  Не исключено, что многое отложилось в детском сознании и сказалось потом в моей взрослой жизни.