Недавно я прочитал фельетон Вл. Дорошевича об актрисе Стрепетовой, где он, в частности, пишет о ее исполнении роли Катерины в "Грозе" Островского. До этого времени я, доверившись некоторым монографиям об актрисе, считал, что Стрепетова - родоначальница всех экзальтированных, неземных Катерин, которые существуют на современной сцене и искажают содержание образа и смысл пьесы. По фельетону старого театрала я понял, что мое представление о Стрепетовой было ошибочным.
Оказывается, Стрепетова в "Грозе" играла темную, забитую, маленькую мещанку, провинциалку, запуганную богом и людьми, то есть она лишала свою Катерину всяких прав и шансов на звание героини. Но именно эта темная, забитая, богобоязненная мещанка вырастала в героиню, бросавшую вызов современному ей обществу, всему темному царству, всему гнетущему укладу старой, страшной жизни. Она предъявляла свои права на любовь, на счастье, а уж если они ей не были суждены, - то право на свою смерть. И я думаю: появись у нас актриса, которая нашла бы в себе достаточно смелости, чтоб сыграть такую Катерину, понять Катерину так верно, как понимала ее Стрепетова, какую она внесла бы новую струю в обычную для нашего времени, штампованную, ошибочную трактовку "Грозы" и какой бы это был драгоценный вклад в сокровищницу нашего классического театра!
Если бы на мою долю выпало счастье увидеть такую Катерину, то, вероятно, Катерина, которую я намечал в своем режиссерском воображении, - хотя и не ходульная и не штампованная, - низко поклонясь, уступила бы свое место глубоко реалистическому образу, созданному гениальной Стрепетовой, образу, встающему перед нами со страниц статьи Дорошевича.
В статье "Возрождение классики" Г. Бояджиев пишет, что даже в порыве искренней почтительности не стоит театру беречь классику со всей строгостью инструкций по охране памятников старины". Здесь хочется напомнить тов. Бояджиеву, что раньше закона (а не инструкции) об охране памятников старины вообще не существовало. Он появился только тогда, когда некоторые безответственные люди начали варварски относиться к памятникам нашей национальной культуры. В результате этого варварского, безответственного отношения были навсегда уничтожены, разрушены некоторые выдающиеся памятники старины. Вот тогда и появился закон о их охране.
Но можно выразить полную уверенность, что в театре до этого дело не дойдет, несмотря на то, что есть у нас небольшое количество деятелей, разделяющих взгляды тов. Бояджиева на классическое наследство. А Малый театр обязан не только беречь классику, но и делать это от чистого сердца. За классическое наследие, за классические традиции русского театра он отвечает и перед народом, и перед своей художественной совестью!
Театр - искусство великое. Но это искусство подчиненное. Подчиненное литературе и зависимое от литературы. Режиссер, не сумевший зажечься идеей, понять художественное своеобразие пьесы, которую он ставит, ее подлинную глубину, уникальную образность, пусть лучше прекратит начатую работу. Он не имеет права подменять идеи пьесы, да еще такой великой пьесы, как "Горе от ума", другими идеями, другими задачами.
Много лет назад "патриарх русской сцены" - так назвал К. С. Станиславский Владимира Николаевича Давыдова - писал: "...к стыду нашему, мы не умеем хранить лучших и умных традиций великих мастеров сцены. Сейчас режиссер мудрит, лукавит, показывает свое штукмейстерство, обнаруживает полное пренебрежение к театру, как к большому культурному делу, ловко подменивая подлинное существо театра дешевой фальсификацией. И нигде эта подмена не дает себя знать, не обнаруживает свою полную беспомощность, как в постановках бессмертных сценических произведений, ибо нет гениальных режиссеров, равных гению великих авторов".
Беда заключается и в том, что в каждом проявлении формализма господствует одна и та же идея, одна и та же задача: удивить публику своей оригинальностью, своей изобретательностью, своим талантом. Идея эта ложная, а задача жалкая. И не менее ложной и жалкой становится в этих обстоятельствах позиция тех критиков, которые не проявили достаточной принципиальности, чтобы различить и разоблачить эту жалкую и ложную идею самовосхваления художника, не знающего ни чувства меры, ни ощущения пропорций, не сознающего необходимости самоограничения.
Вопрос об ответственности художника перед народом и своей совестью не должен возникать время от времени, от случая к случаю. Этот вопрос должен стоять перед художником всегда. Мне кажется, что этот вопрос и формирует художника, вообще рождает его на свет как творца. Вероятно, так и было всегда, когда речь шла о подлинном искусстве. Художник может начать работу по тем или иным причинам и соображениям. Но в процессе этой работы, если только он настоящий художник, он обязательно должен будет увлечься и обязательно увлечется, загорится желанием раскрыть главную - гражданскую - идею произведения, и подчинит все этой главной идее, и, наконец, найдет для ее выражения ту самую единственную форму, которая и создает произведение искусства, искусства, нужного народу.
1963 год
Свободное копирование
