Третий звонок - 24

Это случилось со мной в восемьдесят седьмом году. Сначала Бехтеревка в Ленинграде, потом Соловьевская психушка в Москве. И как это было здорово — к выздоровлению, словно последнюю порцию животворящего лекарства, вдруг получить письмо Самойлова:

Милый Миша! В Соловьевке

Ты недаром побывал.

Психов темные головки

Ты стихами набивал…

Я ведь действительно возвращался к жизни через стихи. Сначала бубнил про себя, потом кому-нибудь, кому доверял, потом в курилке многим, а под конец — настоящие концерты во всех отделениях, за исключением разве что буйного. И это, конечно, стало известно Самойлову:

Там растроганные психи

Говорили от души:

«Хорошо читаешь сти́хи,

Рифмы больно хороши»…

Сам того не зная, он делал заслуженный комплимент самому себе: «психи» действительно легко воспринимали именно его стихи, хотя до этого даже не подозревали об их существовании, да и к поэзии, как правило, имели весьма отдаленное отношение.

Но он-то, разумеется, не к «психам» адресовался в своем письме, а хотел меня поддержать и ободрить:

Нынче ж, Миша, на досуге

Покажи, что не ослаб.

И, пускай они и суки,

Заведи себе двух баб.

Чтоб тебя ласкали обе.

Ты им нервы щекочи.

Прочитай им «Бобэ-обэ»

и «Засмейтесь, смехачи».

Пусть, подлюги, удивятся

И, уняв любовный зуд,

Перестанут раздеваться,

Посмеются и уйдут.

И тогда вдвоем с Региной

Где-то на исходе дня

Тешьтесь ласкою невинной

И читайте из меня.

Регина, Регина Соломоновна, или, как ее всегда именовал Самойлов, «Регина Сулеймановна» (она была полуеврейкой-полутатаркой) — моя третья (и не последняя) жена. Мы прожили с ней семнадцать лет и часто общались с Самойловыми и в Москве, и в Пярну. Самойлов называл ее в письмах «строгая, но справедливая». Иногда, правда, понимал, что слишком строгая и далеко не всегда справедливая в непримиримой борьбе с моим влечением к бутылке. И, понимая, наставлял ее шутливо:

Если старая плотина

Ощущает перегруз,

Значит, следует, Регина,

Открывать порою шлюз.

Ежели кинокартина

Не выходит на экран.

Значит, следует, Регина,

Открывать порою кран.

Наши нервы не резина,

А мозги не парафин,

Значит, следует, Регина,

Оттыкать порой графин.

И, конечно же, мужчина —

Не скотина, не шакал.

Значит, следует, Регина,

Наливать порой в бокал.

Наша вечная рутина

Портит связи меж людьми.

И поэтому, Регина,

Если надо, то пойми!

По решению Совмина

За вином очередя.

И поэтому, Регина,

Вся надежда на тебя.

Понимаю: водки, вина

Растлевают молодежь…

Ну, а все же ты. Регина,

Нам по рюмочке нальешь.

Мы садимся мирно, чинно,

Затеваем разговор.

И при этом ты, Регина,

Нам бросаешь теплый взор.

И пышнее георгина

Расцветаешь ты порой,

Предлагая нам, Регина:

Наливайте по второй…

Тут уж даже и дубина

Должен громко зарыдать:

«Так и следует, Регина!

Ведь какая благодать!»

А на блюде осетрина,

А в душе — едрена мать…

И начнем тебя, Регина,

После третьей обнимать!

«Неужели такая картина не проймет твою жену?» — вопрошал Самойлов уже в прозаической части своего письма. И, как бы понимая, что «строгую и справедливую» уже ничто не может «пронять» (пройдет всего три месяца после этого письма, и она навсегда уедет в Штаты — по целому ряду причин, лишь одной из которых была злополучная «оттычка»), добавлял: «Тогда придется мне написать ей философский трактат «О пользе оттычки».

И тут же, поставив жирную точку, сразу о другом: «Инсценировку «Живаго» закончил. Надеюсь вскоре дать тебе ее почитать. Или, может, подъедешь на читку? Мне важны будут твои замечания. 18 января у меня будет вечер в Москве, в Пушкинском музее. Давно там не читал. Если будет время и охота, приходи. Прочитал бы «Беатричку» для разгона! Я ее читать не умею… Твой Д.».